Глава 9. Веселье

←  Глава 8

Слово «crack (веселье)» происходит от гэльского слова “craic”, означающее, если не ошибаюсь, «рассказ». Это, можно сказать, ирландская история, которая следует своим собственным извилистым путем. В каком-то смысле ей нет конца, потому что как и у всех хороших историй, у нее нет настоящего начала. Я? Представьте себе, что поток моей жизни однажды слился с течением этой истории, и она увлекла меня с собой, словно Геккельбери Финна в одну из его летних эскапад. Качая головами, люди говорят, что со мной вечно что-то происходит, и они правы. Я не работаю с девяти до пяти и единственные правила, которых я придерживаюсь, это правила снукера и снукерного сезона. В остальном, приключения в моей жизни никогда не заставляли себя долго ждать.

Сначала у нас с Морин не было своего жилья. Но когда она забеременела, ей, как матери-одиночке, дали крохотную квартирку в Баттерси. Ко мне тогда приехал из Ирландии мой хороший друг Пол Эннисон, и Морин, ожидавшая первенца, вынуждена была положить Пола на диван и делить с ним квартиру. Когда однажды к нам заскочил еще один мой приятель «Пиви» Джон Мэллой, я решил дать Морин передохнуть, и мы втроем отправились к Рону Гроссу в Нисден.

У Рона мы достали колоду карт, купили бутылку виски и ящик лагера, и просидели там весь день. Где-то в полночь Пола затрясло. Мы даже подумали, что он сейчас хлопнется в обморок, но он просто вспомнил, что на следующий день ему исполняется двадцать один, и его семья устраивает для него чудную маленькую вечеринку. Проблема, однако, заключается в том, что торт, волованы и шампанское ждут его в отеле Дублина, а изрядно пообносившийся он, как, собственно, и все мы в то время, находится в Лондоне без гроша в кармане.

«Я должен попасть домой, – объявил он, – я не хочу расстраивать маму». И не успел я глазом моргнуть, как он уговорил меня поехать с ним.

«Ты тоже с нами едешь, Рон, – заявил я – Тебе понравится. Тебе нужен отдых»

«Ты рехнулся, – отрезал Рон. – Я не могу поехать в Ирландию. Мне нужно управлять клубом»

«Хорошо, – согласился я, – тогда займи три сотни, потому что мы-то поехать можем, но у нас нет ни пенса».

Рон засмеялся и дал нам пачку денег. Мы бросились искать такси, чтобы успеть на последний поезд в Ливерпуль и Холихед. По дороге мы забежали в один из тех круглосуточных магазинчиков, торгующих выпивкой на вынос, которых полно возле Кингз Кросс. Наверное, в тот момент на нас нашло помрачнение, потому что по какой-то неведомой причине мы купили три бутылки драмбуя – по одной на каждого. Я не знаю, почему мы взяли этот ликер – возможно, у них больше ничего не было (я его не выношу, я лучше водку буду пить!). Еще в этой пещере Алладина мы купили блок сигарет, пару колод карт и ручку с бумагой, чтобы играть в калуки (1) – одним словом, собрались!

«Ты собираешься позвонить Морин и сказать ей, что уезжаешь?» – спросил меня кто-то из приятелей, когда мы мчались на перрон.

«Слишком поздно, мы опоздаем на поезд, – ответил я. – К тому же, она наверняка спит. Не хочу ее будить. Позвоню из Дублина».

Поезд был практически пустым, будто дожидался нас в некоем сверхъестественном портале. Мы – единственные три живые души на весь вагон – устроились в небольшом озерце света под лампой и стали играть в карты по паре фунтов за круг, отхлебывая большими глотками – один Бог знает зачем – драмбуй из бутылки. Через полтора часа между нами разгорелась ссора. Карты полетели в воздух, деньги – по вагону, Пиви кричал: «Да пошло оно все! Какого хрена мы тут вообще делаем?». И выкинул свой драмбуй из окна.

Я поддержал его: «Я тоже не могу пить эту гадость!», – и вышвырнул свою бутылку.

Пол присоединился к нам, отправив вслед за бутылкой сигареты. Затем мы выкинули все, что осталось. В результате оставшиеся три часа до места назначения мы были обречены проделать в полном молчании, без сигарет, без карт, без выпивки и без возможности отправиться в закрытый буфет, зато с головной болью каждый. Заняться нам было нечем, оставалось только спать. Я откинулся назад, закрыл глаза, ощутил покачивание поезда… Внезапно комбинация выпитого и этого мерного движения сделали свое дело. Мой желудок словно перевернулся, и я рванул в уборную. Я успел вовремя – меня вырвало в раковину. Поезд шел по рельсам, перестук его колес отдавался в моей голове. Какое-то время я просто сидел там, «восстанавливая силы краткой потерей сознания», если говорить словами одного автора из Северного Лондона. Когда перед глазами прояснилось, я открыл краники на полную и вяло попытался прибраться. Но для моего жалкого состояния это была слишком большая нагрузка, поэтому я отправился в соседнюю уборную, где вымыл руки и лицо, продышался и постарался протрезветь.

Спотыкаясь, я вернулся на свое место и опять прикорнул. Спустя какое-то время спросонья потянувшись посмотреть который час, я обнаружил, что на моем запястье ничего нет. Мои моднячие часы, украшенные бриллиантами, исчезли. Подстегиваемый обычной для пьяного паранойей я растолкал Пиви и потребовал сказать, где мои часы.

«Ты это о чем?» – пробормотал Пиви.

«Мои часы! Те, которые с бриллиантами на трех, шести и двенадцати часах. Те часы! Какой-то ублюдок спер их!».

«Ну, я не брал, – обиделся Пиви, – мне даже время не надо знать. А теперь отъебись! Я умираю».

Я снова его растолкал. «Я ведь не выкинул их в окно вместе с драмбуем, да? Скажи, что не выкинул».

«Может, и выкинул, – Пиви зевнул, и на меня дохнуло перегаром. – Ты же чокнутый. Забей, это были гейские часы».

К этому времени я разбудил и Пола тоже, чтобы он помог нам вспомнить, что случилось. Затем я внезапно понял, что откуда-то несется вонь. И воняло не от Пиви. Из-под двери туалета по вагону разливалась вода, в которой, словно соревнуясь в овощной разновидности регаты Хенли(2), неуклюже плыли кусочки какой-то дряни. Ужасное зловоние, издаваемое смесью из желчи, пива и липко-сладкого драмбуя било в нос. В одно мгновение я вспомнил, что случилось. Я снял свои часы, чтобы вымыть руки и лицо, а затем оставил их на раковине. Похоже, я не закрыл краники в первом туалете.

Я пошлепал назад, стараясь не смотреть себе под ноги, и чудо! – мои часы все еще были там, поблескивая из-за краников. К счастью в два часа ночи поезд был пуст, иначе бы я их точно лишился.

В итоге мы перебрались в другое купе и заснули. Мы все еще не протрезвели, когда пришло время карабкаться по трапу корабля в Холихеде. Пытаясь прийти в себя, мы поднялись на палубу – на свежий воздух.

Я сказал свежий? На самом деле там гулял весьма приличный шторм, струи воды хлестали по нашим лицам, и было зверски холодно. Но должен сказать, что в путешествии по ирландскому морю на рассвете, когда солнце появляется из-за ночных облаков, и слышны крики чаек, есть нечто магическое – и это чувствуется даже в предсмертном состоянии.

Ресторан в это время был уже закрыт, а мы умирали от голода. Так всегда бывает, не так ли? «Положитесь на меня, – уверенно сказал я, и исчез на лестнице. Я нашел кухню, где сидел кок, и, растянув свои синие губы в том, что, как я надеялся, было похоже на улыбку, залебезил, словно Оливер, вымаливающий крошечную миску каши: «Слушай, приятель, ты не мог бы приготовить нам завтрак, а?». Люди меня узнают, и уловка сработала, но я не думаю, что дело было в моем очаровании, скорее уж в том, что я выглядел как принесенная штормом жалкая сирота. Кок – чудеснейший человек! – разжег плиту и приготовил нам три замечательных завтрака, которые я и вынес на большом подносе. Продравшись сквозь тяжелые двери на верхнюю палубу и порывы сильнейшего ветра, я донес не слишком много чая в дымящихся кружках, но еда пришлась нам по вкусу. В шесть утра мы сходили с корабля в Дан Логэр уже практически ощущая себя людьми.

Родственники Пола еще спали, когда мы ворвались в двери их маленького дома: сначала Пол, потом Пиви, затем я при бабочке. Его мама сразу же заметалась по дому, начала заваривать чай и предложила приготовить хороший ирландский завтрак. Если бы мы не были так разбиты после путешествия, мы бы его обязательно съели. А так нам хотелось лишь отдать дань вежливости. Доброе утро, я – то, что некогда было Джимми Уайтом, вот это некогда было Пиви, чай был очень вкусным, и где здесь свободная кровать? Комнат было всего несколько штук, так что выбирать особенно не приходилось, но нам было все равно. Мы запрыгнули в чужие постели, и стоило нам коснуться все еще теплых подушек, хранящих очертания чьих-то голов, мы отрубились.

Пол играл в снукер за Ирландию, поэтому его семья хорошо представляла, кто есть кто в снукерном мире. Они сначала думали, что он вернется на свой день рождения один, но от знакомства с нами пришли в полный восторг. Я был самым молодым игроком, выигравшим титул среди английских любителей, и самым молодым чемпионом мира среди любителей, и это значило для них не меньше, чем для меня в те дни. После возвращения из Тасмании, я стал профессионалом и начал участвовать в довольно престижных матчах, которые транслировали по телевизору.

В тот же день, позже, на вечернике в честь для рождения они представили меня Конлету Данну, промоутеру из Дублина, и мы обсудили несколько выставочных, которые можно было бы провести, пока я был там. Брат близнец Кона, Ричард, тренировал национальную сборную Ирландии. Еще он владел снукерным клубом и, конечно же, небольшим пабом. Сейчас Кон стал трезвенником, но в то время он был типичным шумным дублинцем, живущим над пабом и помогавшим в баре. Он просыпался каждое утро и доставал бутылку джина. Выпив, он приходил в нужное расположение духа и легко парил до поздней ночи. В конце концов, Ричи запретил своему близнецу пить, пригрозив изгнанием. Но Кон поднимался рано утром и, отговариваясь уборкой, находил возможность опустошить бутылки с тоником, наполнить их водкой, после чего закрывал крышкой и ставил их назад на полку сбоку, запоминая место.

Когда завсегдатаи приходили в обед, они говорили: «Хочешь выпить, Кон?». Риччи показывал, что он все видит, грозил пальцем, и Кон, весь такой серьезный, отвечал: «Приму, пожалуй, малость тонику», после чего наливал себе небольшой стакан чистой водки из бутылок с правильной стороны полки.

Так тянулось месяцами. Кон опустошал своих стойких оловянных солдатиков, а Риччи следил за ним с ястребиным вниманием, растерянно наблюдая за его шатающейся походкой. В конце концов, бизнес дал крен (примерно, как Кон, когда ходил по бару), и Риччи все бросил. Кон присоединился к своему второму брату, Терри, в Нью-Йорке, и они открыли клуб «Трампс» на 21 Вест-стрит. С тех пор он не взял в рот ни капли!

Конечно же, мы не могли делить постель с обитателями дома Пола по очереди, поэтому начали искать, куда бы переселиться. К счастью, одним из знакомых Пиви был Фил Линотт из Thin Lizzy(3), который всегда говорил «Если ты когда-нибудь попадешь в Ирландию, приезжай к нам». Группе принадлежал красивый особняк прямо на пляже в Саттоне, пару миль севернее Дублина на полуострове Хоут. Это было потрясающее место. Группа как раз гастролировала по Японии, но мама Фила, которая встретила нас там, сразу же заявила: «Чувствуйте себя как дома, ребята». Больше нам не приходилось спать по очереди. Особняк был огромным, и каждому из нас досталась просторная комната. Там даже горничная была, которая убирала за нами. Не то, чтобы мы сильно мусорили, но музыканты держали громадную восточно-европейскую овчарку по кличке Гнашер (она была похожа на собаку из комиксов Beano(4)). Тот, кто вставал раньше всех, выгуливал его на берегу – что случилось не слишком часто. Однажды с Гнашером случился конфуз на милом некогда белом ковре в зале, и мы изгнали его на пляж. Мы часто пропадали в снукерных клубах и пабах, а когда возвращались домой, проводили время в зале, пересматривая записи Фила и слушая музыку. В то время гремел альбом Thin Lizzy «Breakout» – и, если призадуматься, то я сделал именно это: сбежал(5).

*

К тому времени пара дней, которые я собирался провести в Ирландии, превратились в неделю. Морин привыкла к тому, что временами я выскакивал за сигаретами и пропадал на два или три дня, но на этот раз она уже должна была начать беспокоиться. Я говорил себе, что мне следует позвонить ей и моему новому менеджеру Джеффу Ломасу, но я знал, что они скажут мне возвращаться домой. Наверное, в какой-то момент меня «перемкнуло», и я стал понимать, что без посторонней помощи домой уже не вернусь. Однако даже если я смирился с этим про себя – что еще был не факт – говорить об этом я никому не собирался.

Как настоящий моральный трус я позвонил маме домой в Туттинг лишь через три недели. «Где ты, Джимми? – спросила она. – Все тебя ищут».

«Знаю, мам. Но у меня тут много выставочных. Вообще все хорошо. Скажешь Морин, что со мной все ОК, ага?». И прежде чем она успела послать меня звонить самостоятельно или вытащить из меня мое местонахождение, я сказал, что должен идти – и повесил трубку. Мы так смеялись! Нам было так весело!

Удивительно, в чем только мы ни способны себя убедить, и как быстро у нас меняется настроение. Удрученно сдвинутые брови превращаются в улыбку, стоит закончить звонок. Это есть во всех нас. Должно быть, заложено в ДНК.

Итак, выполнив повинность, я пошагал по О’Коннелл-стрит в поисках развлечений. Они явились ко мне в облике некоего Уолтера Лашера, юного промоутера примерно моих лет (двадцать-двадцать один год). Лашер и его брат владели большим универмагом в самом сердце Дублина и развлекательным центром. Он спросил, интересно ли мне будет сыграть выставочные с Алексом Хиггинсом. «Было бы здорово, если я бы смог организовать встречу «Вихря» и «Урагана», – пылал он энтузиазмом. «Вас ждет успех! – его аж трясло. – Я не могу упустить такую возможность, Джимми».

Это была практически импровизация, но уже пару стаканов спустя мы были практически уверены, что он все устроит и найдет зрителей. Мы обсудили деньги, сошлись в цене, но особняк в Брее находился далековато от города для «выставочных», и я спросил, не мог бы он поселить нас где-то поближе.

«Без проблем. Положись на меня».

Он отвез нас в отель «Грэшем» в самом сердце Дублина на О’Коннел-стрит. Я хотел быть поближе к месту турнира, и я получил желаемое. В двух шагах от Лиффи(6). От улиц, вдоль которых выстроились исторические бары и пабы. Историческая справка: Томас Грешэм построил «Грэшем» в 1817 году. Это был симпатичный городской дом со сфинксами, выступающими из стены на первом этаже. Он дышал роскошью: на стенах висели масляные картины, внутри стояли массивные канделябры, и все вокруг было украшено тоннами мрамора. Я в шок пришел, когда мы поднялись в люкс Элизабет Тейлора и Ричарда Бартона на шестом этаже. Окна этого фантастического номера с собственным баром выходили на живописные Уиклоу Хиллс. Его могли позволить себе только кинозвезды и другие знаменитости, приезжающие в Ирландию.

«Подойдет?», – улыбнулся Лашер.

«Ты уверен, что не ошибся?», – переспросил я, разглядывая во все глаза акры ковра того же голубого цвета, что глаза Лиз Тейлор.

«Он весь ваш», – заверил меня Лашер.

С разных сторон номера располагались две спальни размером с самолетный ангар. Возле каждой была собственная ванная в серых цветах, отделанная плиткой. Из краника в виде золотого дельфина, стоило мне повернуть его, забил гейзер горячей воды, и антикварные золоченные зеркала начали запотевать. «Мы как будто в турецком гареме», – охнул Пиви.

Еще номер мог похвастаться залом, заставленным антикварной мебелью. И, конечно же, кухней с баром, который доверху был набит запечатанными бутылками и хрустальными бокалами. Лашер сказал, что я могу заказывать, что душа пожелает. «Шампанское, креветки, лобстеры, любая прихоть, все твое», – щедро предложил он.

Трудно закрыть распахнутый ящик Пандоры. События понеслись вскачь: как только прошел слушок, что мы обзавелись классным номером с мягкими диванами и толстыми удобными коврами, праздник жизни можно было считать открытым. Вот так.

Заскочили ребята из UB40 – как там эта песня у них была, а, да «Red, red w-i-n-e, gone to mу h-e-a-d» – и мне действительно ударило в голову. Дни перетекали один в другой. Где-то в то время я позвонил Алексу Хиггинсу. Он посмотрел свое расписание, и сказал, что сможет втиснуть один или два выставочных матча. Лашер забронировал номер для Алекса на этаже под нами, и поехал встречать его в аэропорт.

Алекс бросил один взгляд на свой номер, и с тем болезненным выражением лица, которое я уже научился распознавать, сказал: «Так не пойдет. Я всегда останавливаюсь в люксе Элизабет Тейлор, когда приезжаю в Дублин».

«А я туда Джимми поселил», – бестактно заявил ему Лашер.

«Без проблем. Мы можем поменяться», – ответил Алекс в полной уверенности, что ради него я перееду. Если бы я был один, может, я бы так и поступил. Но у меня в номере толклась дюжина людей, и я не мог требовать от них упаковать вещи и переехать на этаж ниже. Когда я отказался, Алекс пришел вместе с вещами в мой номер, одетый в шикарный белый костюм словно Ноэль Кауард и уютно расположился в баре. Ночь он провел в одной из двух ванн номера, так и не сняв своего белого костюма. Но я его сделал. Пару ночей дискомфорта было достаточно – через день он вернулся к себе, хотя так и не прекратил язвить, пытаясь заставить меня чувствовать себя виноватым. В конце концов, разве я не был в его глазах двадцатилетним сопляком, которого он практически учил играть всех те годы назад?

И вот к чему мы пришли. Мы оба торчали в моем номере, рассевшись на высоких стульях перед баром с бутылками, и методично уменьшали их количество. Однако несколько выставочных мы отыграли с самым невозмутимым видом. Возможно, мы даже были пьяны во время тех матчей, но, как кто-то серьезно сказал в тот момент: «А черт вас разберет»

*
Алекс любил дух «Грэшема». «Это – дворец аристократов, – абсолютно серьезно сказал он мне. – И именно поэтому я подхожу, Джимми, а ты нет». Там он постоянно покупал билетики Irish Sweep (7) у швейцара, после чего перепродавал их с прибылью букмекеру Терри Роджерсу. Кон был как-то в пабе своего брата, когда туда вбежал Алекс. «Быстро, – крикнул он, – мне нужно двести фунтов!». Кону пришлось брать деньги в долг, потому что при себе у него не было ни цента. Алекс сгреб наличку, перебежал через дорогу и поставил все на лошадь. Он проиграл. Кон видел, как он плетется по улице прочь, разрывая билетик на клочки.

«Я думал, что это вопрос жизни и смерти, – сказал Кон, – а теперь мне надо возвращать деньги, так что, по сути, продул я».

«Он мог бы выиграть», – ответил я.

«А что, ты думаешь, что тогда он вернул бы мне деньги? Неа. Он бы поставил все на следующий забег», – на лице Кона отражалась святая уверенность в своих словах.

Благодаря Кону и Ричи я провел несколько выставочных матчей. Кажется, они называли это «мастер-класс для чайников» – вот так надо стоять, так держать кий, «это снукерный стол», «это биток», «это пинта гиннесса» и т.д. Мы ездили в совершеннейшую глухомань. Владельцы отелей в таких крохотных деревушках держали свиней, подавали хлеб из пресного текста с беконом и радовали своим румянцем во всю щеку. Еще к вашим услугам были две кровати, сдвинутые вместе в номере для новобрачных и, конечно же, паб. Бах – и вы пьяны, женаты и в кандалах. Утром мы садились в машину и брали обратный курс на яркие огни Дублина.

Однажды Кон спросил, могу ли я сделать кое-что для его семидесятипятилетнего дяди-скрипача, который собирался выступить с небольшим представлением в примерно такой глуши. «Его зовут Вилли Берн. Он живет бобылем в маленьком домике с соломенной крышей в самом сердце Бог-он-Аллена, – живописал Кон картину, стараясь убедить меня. – Он замечательный старик. Джимми, он тебе понравится».

«Бог-он-Аллен, да? Мне уже нравится», – ответил я.

Лицо Кона засветилось. «Так ты проведешь выставочный, да? Представляю, как дядя Вилли обрадуется! Он единственный у кого в деревне есть телек, он видел, как ты играешь».

На том и сошлись. Вилли Берн был так изумлен моим согласием приехать, что оббежал весь Бог и сказал всем собраться в 9.30 вечера в местном пабе.

Кон ездил на великолепном 280 SE «Мерседесе» с люком в крыше. В день выставочного мы (все восемь человек) набились в машину и покатили. Трезвых среди нас – включая Кона за рулем – не было. На полпути туда, в маленьком городке Лукан я вижу, как мы проезжаем на два красных светофора и несколько раз через разделительную двойную белую полосу. Неудивительно, что в итоге коп на мотоцикле остановил нас у тротуара. В ярости он подошел к нам и, хлопнув перчатками по машине, стал вглядываться через стекло в салон, будто в клетку, полную обезьян.

«Упс, кажется, мне лучше выйти, чтобы он ничего не унюхал», – сказал Кон.

Полицейский попросил Кона назвать число людей в машине.

«Э-э… – восемь, – сказал Кон. – Вы хотите посмотреть страховку?» В этой части Ирландии никто никогда не страховал машины, и Кон думал, что полицейский обязательно лажанется.

«Нет. Не нужна нам ваша страховка, – сказал полицейский, – предъявите права».

И когда Кон нырнул в салон за правами, пары алкоголя, более насыщенные, чем запах бензина, ударили полицейскому в нос. Пиви в этот момент доставал спичку, чтобы зажечь сигарету. Длинная рука закона метнулась через окно и выхватила у него коробок. «Господи Иисусе! Да мы на воздух взлетим, – заорал полисмен. – Вы придурочные идиоты или кто?».

Кон, тем временем, нашел свои права. Он уже 15 лет жил в Лондоне, поэтому они были на английском, что в конец разозлило полицейского. «Я уезжаю из Ирландии утром», – добавил Кон, зная, что тогда ему не пробьют талон.

Полицейский, которому сорвали все планы, спросил, куда мы направляемся. Кон рассказал ему о своем дяде в деревне, и что я собираюсь провести выставочный и вообще, вот он я, на переднем сиденье рядом с водителем. Полицейский скривился: «Да плевать я хотел, даже если у тебя там президент Соединенных Штатов сидит, сейчас ты развернешь свою колымагу и покатишь обратно. Я буду рядом, так что не думай, что вернешься через десять минут. Поедешь через Лукан в своей переполненной машине, и я ее конфискую, а вас всех запру на ночь в камере за пьянство и нарушение общественного порядка».

Развернуться там, где нас остановили, было нельзя. Поэтому коп сопроводил нас в нужное место, с удовлетворением пронаблюдал, как мы поворачиваем и уехал.

«Мы не можем разочаровать твоего дорогого дядюшку и весь Бог-он-Аллен, – сказал я. – Кон, они все ждут нашего выставочного».

«Ну, мы не можем поехать через Лукан. Что будем делать?».

Я предположил, что здесь должна быть объездная дорога, нам нужно положиться на удачу и следовать за Северной Звездой. «Хорошо», – согласился Кон, вперившись глазами в темное небо над головой, и недоумевая, которая из мириадов звезд и есть Северная.

Мы свернули на такую узенькую проселочную дорогу, что ветки зеленых насаждений хлестали нас по обеим сторонам через открытые окна машины, а любопытная корова, склонившаяся над калиткой, замычала прямо Кону в ухо, когда он приостановился, чтобы рассмотреть дорожный указатель. Дорога вилась прихотливыми извивами, и до меня доносился запах таволги и лошадей. Мне хотелось встать ногами на сиденье, просунуть голову в люк и завыть на луну.

Каким-то образом мы сумели прибыть более-менее вовремя. Это был великолепный веселый вечер, среди добрых и сердечных людей, которые умели рассказывать истории, энергично петь под скрипку Вилли Берна и танцевать ирландскую джигу.

Выпив по дороге еще, мы подъехали к «Грэшему» в 4 часа утра. И тут прямо за нами возникли две полицейские машины с включенными сиренами. Одна из них перегородила нам дорогу, вторая встала рядом, чтобы мы не смогли удрать.

Подошли два копа и сравнили номер машины Кона с тем, что был записан у них в блокноте. «Тот чертов полицейский передал всем мой номер, – застонал Кон. – Они точно заберут у меня машину».

Один из полицейских заглянул внутрь. «Джимми Уайт здесь?» – спросил он.

Кон кивнул на меня, и в следующий момент, копы достали детские альбомы для автографов, а когда я закончил их подписывать сказали: «Было приятно встретить тебя, Джимми, береги себя». Затем сели в свои полицейские машины и исчезли в ночи.

*

Поскольку скоро у меня должен был родиться ребенок, в Лондоне подняли тревогу. Они узнали, что я в Ирландии, и я начал опасаться, что вскоре туда вышлют полицейский спецназ. Поэтому я сказал Пиви: «Я должен вернуться домой. Меня убьют, но я должен ехать». Он кивнул.
На следующий день мы поехали в аэропорт, я купил два билета, но прямо перед объявлением посадки перетрусил: «Нет, не поеду. Лучше завтра. Я не готов умирать. Я слишком юн для этого. В самом расцвете. В Дублине. В беде. С кошмарного бодуна».

Всю дорогу назад я жевал костяшки пальцев и бубнил: «Я должен вернуться домой, должен вернуться домой».

«Конечно, мы должны вернуться домой», – согласился Пиви.

Когда мы приехали в «Грэшем», я уставился на него. «Я думал, ты сел в самолет».

«Нет, я по-прежнему здесь, помогаю тебе, потому что у тебя проблемы», – засмеялся Пиви.

Я позвонил маме и сказал, что не приеду. «Джимми, – начала она тем тоном, которые все мамы приберегают для «постирай белье, поработай в саду, сделай домашнее задание, найди достойную работу, и ты должен провести Рождество с семьей».

«Я знаю, мам, знаю, – ответил я. – Я тебе позже объясню…», и быстро переключившись на режим «должен бежать», – положил трубку.

Следующие несколько дней я слышал сигналы тревоги. Их издавало, правда, не мое подсознание, а телефон. Мои домашние звонили узнать, когда я соизволю вернуться. Они знали, где я. Меня бы простили. Но я не отвечал. Я просил приятелей говорить, что меня нет, хотя я был! Однако мое время истекало. Когда пришел мой новый менеджер Джефф Ломан, я спрятался. Когда пришел менеджер Алекса Хиггинса, мы спрятались оба. Я вжимался в стены все глубже и глубже. Я становился все меньше и меньше, чтобы укрыться в толстом ворсе ковра. Я мог закрыть рукой глаза, как ребенок, и тогда я бы сумел исчезнуть для всех. Мы все знаем, что судный день настанет, и когда он придет, будет реально дерьмово, но мы оттягиваем его до тех пор, пока можем. Разве мы не обычные люди?

Вот мы и были обычными людьми в баре того громадного люкса. Я представлял, как Ричард Бартон сидел здесь на высоком стуле и держал в руке стакан. Вокруг него вился сигаретный дым, а на лице играла кривая улыбка. Ричард Бартон, где вы? Мне так нужен совет!

Я отправлялся в аэропорт по крайней мере еще три раза, и три раза возвращался обратно. Я не хотел, чтобы праздник заканчивался.

*

У Кона Данна в каждом пабе Дублина стоял своей незаконный покерный автомат. Он ставил их даже в деревенских хозяйственных магазинчиках, чтобы весь день напролет в них играли скучающие жены фермеров, представляя себя в Лас Вегасе, вместо того, чтобы готовить дома мужу чай. Как-то мы остались без гроша – довольно частое состояние для нас, учитывая количество ночных карточных сессий и букмекерских контор, которые мы почтили своим вниманием – и Кон сказал: «Сейчас сгоняем в паб за наличкой».

Он пришел, опустошил свой автомат, разменял мелочь в баре на банкноты, отдал их нам, и мы продолжили свой путь. Назад к развлечениям!

Примерно в это время Джон Пэрротт давал выставочные. А еще мы столкнулись с парочкой ребят из Лондона, которые приехали посорить некоторым количеством «грязных» денег в пабах и клубах. Я не знал их, но в этом музыкальном море ирландских голосов их монотонный лондонский говор ласкал мне слух, поэтому я заговорил с ними, купил им выпить, и они предложили заплатить за меня в ответ. Они выглядели не очень благополучно, поэтому я сначала отказался: «Нет, я сам», но они настаивали. «Нет, Джимми, ты заплатил за нас, теперь мы заплатим». Они вытащили пачку денег и отсчитали двадцатку. И вот мистер Простак идет к бару и без всякой задней мысли расплачивается несколькими «грязными» бумажками. Сдачу они положили в отдельную коробочку, и новая выпивка опять оплачивалась новой купюрой. Очень новой.

Полиция приехала в мой отель и схватила меня, находчиво заставив менеджера позвонить в номер и сказать, что это Морин, это срочно, и мне надо немедленно взять трубку. Я вообразил самое худшее и бросился вниз, прямо в руки закона.

Умненькие ребятки из Лондона уже свалили из города, поэтому копам достался только я. Я спросил их, в чем проблема, и они ответили, что мои отпечатки остались на поддельной двадцатке. Должен сказать, что когда вы расплачиваетесь фальшивыми деньгами, вам не приходит в голову спросить, откуда они знают, что это ваши отпечатки, или с чем они их сравнивали, и как они у них оказались. В общем, они заперли меня на 18 часов. Я говорил, что не знал, что это фальшивка. Я просто купил выпить и отдал ребятам сдачу.

Пришел Кон, заявил, что я невиновен, и его сразу же арестовали как пособника, потому что его видели вместе со мной в баре, где обнаружились фальшивые деньги. «Нет, я был с Джимми за день до вечера, когда произошло инкриминируемое преступление», – ответил Кон.

Кон сказал, что тогда владелец местного ночного клуба предложил мне 1500 фунтов за мою фотографию, но я отказался.

«И вы хотите сказать, – продолжал Кон, – что Джимми Уайту нужны фальшивые деньги, когда он отказался от 1500 фунтов за фотографию? Не будьте идиотами!». О, Кон прочитал им хорошую лекцию.

«Показания бармена подтверждают обвинение», – сказал полицейский. В Ирландии бармен это такая же солидная профессия, как адвокат, учитель, священник и пр.

«Он просто хочет попасть в газеты!» – негодующе возразил Кон, показывая на журналистов, слетевшихся, как мухи, к дверям полицейского участка.

На следующий день мою камеру посетила одна полицейская «шишка». «У тебя проблемы, Джимми, мой мальчик, – улыбнулся он мне лукаво, – но, думаю, мы можем их решить».

«Я уже говорил вашим ребятам, что не знаю их. Я никогда их раньше не видел, честно».

На мои протесты он только помахал рукой. «Не беспокойся об этом, Джимми, я так себе думаю, что если ты согласишься сыграть на одном маленьком пригласительном турнирчике, который я организую, ты сможешь избежать наказания. Конечно, у них на тебя ничего нет, все это косвенные улики – но опять же, кому это когда было интересно? Ну так как Джимми, ты же не хочешь попасть в газеты, правда?»

«Я невиновен, – повторил я, – но я согласен, при условии, что вы поможете моему другу Кону Данну».

У Кона забрали права на пять лет за вождение в пьяном виде, и это служило ему источником постоянных неудобств. Нам было весело вместе, он щедро снабжал нас деньгами из своих покерных автоматов, и мне хотелось оказать ему услугу. Это была золотая возможность. Я сказал большому человеку, что выступлю на выставочном, если кто-нибудь подправит полицейские протоколы на Кона.

«Отлично! – закричал он радостно. – Кон Данн, понятно!».

«Так его зовут», – подтвердил я.

Но он уже энергично пожимал мне руку.

«С тобой приятно иметь дело, Джимми, мой мальчик».

К своей радости и удивлению Кону обнаружил, что ему вернули права. Он назвал это «чудом». Я согласился.

*

Так получилось, что мне пришлось вернуться в Ирландию через пару месяцев после описываемых событий на другой выставочный матч при иных обстоятельствах. Мы играли для детектива-сержанта Пета Слеланда, дочка которого была серьезно больна. Мы никак не могли найти мне подходящего соперника, у всех профессионалов были свои планы. От «Вихря» с «Ураганом» никто бы не отказался, но Алекс был занят. Мне же, поскольку я дал обещание, пришлось отменить все планы на месяц, так как я не знал, когда именно будет проводиться матч. Я не возражал, для меня маленькая девочка с лейкемией была важнее всего остального. Джон Пэрротт – перспективный молодой игрок на тот момент – согласился сыграть со мной в выставочном матче на стадионе Макгриган, где куда чаще проводились боксерские поединки. Должен сказать, что полиция приняла нас на славу, обеспечив продажу всех билетов и сопровождение по всей дороге из аэропорта в Дублин, а также организовав нам большую вечернику после матча. Я побил Пэрротта 9-1 и мне подарили красивую хрустальную вазу.

*

Но вернемся к моему главному ирландскому путешествию. Его пора было заканчивать. Мы жили в «Грэшеме» уже шесть недель, не считаясь с затратами, и счет, должно быть, уже пошел на тысячи. Я чувствовал, что устал, готов вернуться домой и встретиться лицом к лицу с последствиями. В последний день я решил найти нашего благодетеля Уолтера Лашера, который великодушно оплатил громадный счет за шестинедельный отдых. Я не знаю всех обстоятельств его нервного срыва, но обнаружился он в местной психушке, один-одинешенек. Тамошний персонал, распахнув парочку дверей, привел меня в комнату отдыха, где Лашер играл в снукер. Увидев меня, он закричал: «Джимми! Джимми! Смотри, вот как ты забиваешь шары!» Он запрыгнул на стол и начал отбивать чечетку, запинывая шары в лузы ногами.

Пиви снова отправился со мной в аэропорт, но в последнюю минуту струсил. «Я вспомнил, почему я не еду домой», – сказал он. Когда несколько недель назад мы запрыгнули в полуночный поезд и исчезли, он как раз что-то красил для своего друга Джона Нильсена. И Пиви знал наверняка, что Джон, парень немаленьких размеров, между прочим, не обрадовался оставленным в беспорядке ведрам краски и лестницам в квартире и – ну, давайте назовем это незаконченной – работе. Поэтому я полетел домой сам, навстречу 30 тысячам сообщений и втыку от Морин, а Пиви остался еще на пару дней, после чего сел с Полом на корабль и отправился в Холихэд на ежегодный про-ам турнир в понтинский лагерь в Престатине.

Они купили литровую бутылку водки «Блю Лейбл» в дорогу и устроили вечеринку с какими-то ребятами. И тут кто-то предложил сыграть в кости. К тому моменту, когда корабль причалил, их обобрали до нитки. Денег на билет на поезд им не хватало, поэтому они сначала сели в поезд на Крю, потом на Рил и Престатин. и прятались в туалете каждый раз, когда по коридору проходил кто-нибудь в униформе. Они добрались до лагеря в шесть утра, но ворота оказались запертыми, поэтому пришлось сидеть и ждать какого-нибудь знакомого, к которому можно было бы напроситься в гости.

«Нас ведь подло обманули, – рассказывал мне потом Пиви. – Нам нужно было где-нибудь переночевать. Это ведь не слишком много?».

В субботу в 9.30 или 10 утра начал подтягиваться народ. Когда появился Стив Вентнор, они бросились на него, как голодные псы. «Стив, можно мы у тебя искупаемся?». В итоге они прожили в его комнате два дня, и клянчили у всех деньги – «Выручай, займи десятку» – на еду.

К среде в баре уже было не протолкнуться. Приехали Алекс Хиггинс, Билл Вербенюк и вся обычная компания. В то время все было другим. Игроки постоянно встречались друг с другом в разных местах, знали друг друга по клубам или турнирам. Сейчас все иначе. Снукер очень серьезен, люди выглядят напыщенно, работники турниров держат себя подчеркнуто официально. Может, все дело в телевидении и том, что все слишком серьезно воспринимают себя и свой имидж?

Вскоре Пиви нашел свободный домик. Примерно в девять часов вечера он прогуливался по лагерю, и тут с вокзала приехал я на такси. Две задних двери распахнулись и из одной выпал я, из второй мой приятель Ленни Кейн. Видок у нас обоих был тот еще.

«Пиви, – промычал я, – ты от меня так просто не отделаешься!»

Мы вползли в бар и продолжили. Я похвастался, что по дороге сюда встретил знакомого жокея, который подсказал, на кого ставить. Ставки на лошадь по кличке Far Too Much были 10-1, и она должна была выиграть.

«Тогда займи мне десятку, и я поставлю ее», – попросил Пиви.

«У меня ни копейки, – ответил я. – Я думал, это ты мне займешь».

В общем, мы пошли по летнему лагерю, стреляя деньги и говоря нашим друзьям, что лошадь Far Too Much – верный фаворит, у нас инсайдерская информация. Я сумел собрать сотню, Пиви – тридцатку, у Джона Вирго было пятьдесят. Терри Виттрид – да мы все – поставили на эту клячу в крохотной букмекерской конторе нашего лагеря все, что у нас было. Контора состояла из большого двустворчатый шкафа, лампочки над ним и стойки, но в день гонки туда набилось человек пятьдесят. Мы курили, пили и смотрели скачки по телевизору. До финиша три или четыре ферлонга и наша лошадь пятая или шестая. Три ферлонга – четвертая. Два – и она вышла на третье место. Один ферлонг – она вторая! Стоя плечом к плечу в той малюсенькой шарашке мы кричали, и вопили, и скандировали: «Far Too Much! Far Too Much! Far Too Much!». Букмекер думал, что мы спятили. Очень недолго – потому что наша лошадь обошла остальных на четыре корпуса.

Раздался рев, и мы кинулись к окошку: «Плати! Плати! Плати! Плати!». Наша толпа выиграла чересчур много, чтобы букмекер смог расплатиться с нами наличными. Пиви сорвал 330 фунтов. Народ в целом выиграл по паре сотен. Я ожидал где-то тысячу, но наличка вскоре закончилась, и бедный ублюдок, обливаясь слезами, вынужден был взяться за чековую книжку. Сама собой родилась новая шутка: в нашем лагере на черной доске, которую использовали во время разнообразных шоу или бинго, писали мелом: «Деточка плачет» и номер одного из домиков. Теперь надпись стило бы переделать в «Букмекер плачет».

Той ночью никто в лагере не ложился спать. Все оставались на ногах, без устали кормили монетками музыкальный аппарат и рассказывали свои истории про скачки. К пяти утра бар пришлось закрыть – все спиртное закончилось. Один шотландец сбегал к себе в шале. Вернулся он с чем-то вроде квадратного чемодана, внутри которого обнаружились небольшие бутылочки бренди и скотча, содовая и маленькие серебряные чашечки. И мы снова подняли тост за старого доброго Far Too Much – на удачу.

(1) Британская разновидность игры в «пьяницу»
(2) Оодин из крупнейших чемпионатов по гребле в Великобритании
(3) The Thin Lizzy – ирландская рок-группа, созданная в Дублине в 1969 г.
(4) Beano – серия британских детских комиксов
(5) Намек на игру слов. Break out – сбегать
(6) Река в Ирландии, протекающая через центр Дублина.

Глава 10 →