Глава 8. Гребем в Тасманию

←  Глава 7

Генри Вест был моим первым настоящим менеджером. Да, в самом начале моей карьеры именно так именовал себя Хитрюга Боб. И, справедливости ради, надо признать, что именно он привел меня в клуб Рона Гросса, благодаря чему я стал полноценным любителем и начал участвовать в официальных турнирах. Но Боб не был тем, что я называю «менеджер». Начнем с того, что он забирал 90% моего заработка.

Генри Вест был веселым громогласным нуворишем, на котором золота висело больше, чем на Клеопатре. Нам момент нашего с Тони Мео знакомства с ним он занимался установкой в пабах своих столов для пула (старые он при этом выкидывал прямо на мостовую). Когда владельцы пабов попытались возмутиться, он их нахально осадил: «Теперь здесь мое место. Давайте звоните им и скажите, пусть приезжают и забирают свои столы. Они вам больше не понадобятся. Я ведь прав?».

Чтобы вам стало понятнее происходящее, я должен объяснить, что столы и игровые автоматы обычно поставлялись сторонними компаниями, и все они были снабжены счетчиками для оплаты. В каком-то смысле, владельцам пабов было все равно с каким поставщиком работать. Автоматы и столы стояли в пабах в качестве дополнительного развлечения для клиентов, и хозяин зарабатывал лишь то, что зарабатывал – все просто. Обычно, никто не хотел неприятностей, и они позволяли акулам этих вод драться друг с другом самостоятельно. Это был грязный бизнес с сильнейшей конкуренцией и чтобы выжить в нем, вам нужно было быть жестким.

*

Генри был боксерским промоутером. Этот бывший боксер понимал все тонкости и мог позаботиться о себе, поэтому я считал, он сможет позаботиться и обо мне тоже. Он подписал Тони Мео, а также Джона Вирго с Пэтси Фаганом. За выпивкой Рон Гросс как-то сказал мне: «Пэтси приехал сюда из Дублина в 16 лет без гроша в кармане. Пару раз он за пятерку прикрывал шулеров на Оксфорд стрит, которые облапошивали туристов. Пэтси с сигаретой во рту становился за спиной у выбранной жертвой и в нужный момент прижигал человеку ухо. Когда тот подпрыгивал и оборачивался, чтобы посмотреть, что случилось, партнер Пэтси менял карты.

Я безумно восхищался Пэтси, который стал чемпионом Великобритании 1978, чемпионом чемпионов на Уэмбли и считался одним из лучших игроков страны. И я очень расстроился, когда стало понятно, что автокатастрофа его надломила. Пэтси стал страдать тем, что он сам описывал как «перенапряжение»: каждый раз, когда дело доходило до удара, он действительно фактически застывал. Прошло уже лет двенадцать с тех пор, как он играл последний раз.

«Джимми хотел, чтобы я стал его менеджером, – любил повторять Генри. – Ему было четырнадцать, он был прожженным игроком и пил, как сапожник, и я ему сказал: «Извини, сынок, ты не подходишь». А он все умолял меня изменить решение: «Я буду хорошим, добрый дяденька»». Еще Генри нравилось рассказывать журналистам, как однажды в его дверь постучали трое ребят с тяжелым взглядом. Они потребовали у Генри 200 фунтов, которые я якобы должен был им. «Я указал на свой нос и заявил: «Попробуйте взять их, если такие крутые. Или я засажу вас за то, что позволили мальчишке играть с вами на деньги». Больше я никогда их не видел».
Подобные россказни служили хорошим материалом для спортивных журналистов. И Генри не слишком волновало их не совсем полное соответствие истине. Этот один из самых ярких в своем бизнесе человек, делал то, что умел лучше всего – рекламировал и продавал. Он со своей женой Джекки управляли делами из дома и называли нас «Семья». Они сумели внушить мне, что я есть часть семьи. Поэтому я должен был поддерживать остальных, а они меня – отношения прямо как у меня с друзьями. Один за всех и все за одного. Вот такое я понимал. Джон Вирго вообще жил с Генри и Джекки несколько лет. Позже, когда они подписали больше игроков, «Семья» превратилась в «Великолепную Семерку».

До перехода к Генри я ездил на Летний фестиваль Понтинс. Это мероприятие организовали частью для того, чтобы развлекать туристов, а частью – чтобы приспособить домики для гостей, ведь на этот праздник жаждали попасть тысячи игроков со всей Британии. Понтинс поступил очень умно (потом этот способ взяли на вооружение Уорнерс и Батлинс): он платил нескольким лучшим профи, а все несеянные игроки платили уже ему за возможность сыграть с ними. После регистрации ваше имя вносилось в список, и у вас появлялось примерное представление о том, в какой день вам надо появиться. О времени не было ни слова, так как пронумерованных столов было лишь 20, а угадать заранее на сколько затянется матч никто не мог. Вас вызывали два раза, и если вы не отзывались, вас вычеркивали из списка, поэтому приходили все. Это было хуже, чем час пик на станции «Ватерлоо». Все толпились на чем-то вроде галереи или подиума, где сидели работники турнира, оттуда к игровой арене вела широкая лестница. Как только стол освобождался, регистратор вызывал: «Тони Мео!» – «Здесь!» – «Джимми Уайт!» – «Тут я!» – «Стол номер 3!» – и мы шли. Вокруг стола могло собраться лишь 60 или 70 человек, и все хотели посмотреть именно на нас. Происходящее напоминала свалку в регби, и нам не раз и не два приходилось останавливаться, пока работники турнира заставляли людей отойти назад, чтобы мы хотя бы могли использовать кии. Я всегда чувствовал себя неловко перед игроками, возле столов которых стояло лишь два или три зрителя.

Никто не хотел играть на столе номер семь. Он был печально известен тем, что, когда шел дождь, прямо над ним начинала протекать крыша. Если по шарам наносили сильный удар, они летели по сукну, разбрызгивая капли воды в разные стороны. Поговаривали, что когда окно оставляли открытым, пролетавшие утки принимали изумрудно зеленое сукно за болото и приземлялись поплавать, а еще там видели дроздов, принимавших утренние ванны, а затем искавших в лузах червяков до самого появления снукеристов.

Наше положение у столов внизу было очень уязвимым. И нам повезло, что ни один человек на галерее не напился или разозлился до такой степени, чтобы швырять в нас пустые бутылки. Я помню, как на одном моем выставочном с Кирком Стивенсом в Шотландии какой-то маленький Джок(1) швырнул с балкона пол-литровый стакан. Посудина приземлилась прямо на отметку синего шара и взорвалась, как бомба. Полетели осколки. В нескольких местах сукно оказалось распоротым. Это был конец того выставочного матча. Помещение стало похоже на извергающийся вулкан, и мы исчезли оттуда в мгновение ока (наверное, так быстро мы бегали лишь пару раз в жизни), едва сумев сохранить на положенных местах все части тела. Да, ничего нет страшнее взалкавших крови и упившихся горбелов(2) . Герои «Храброго сердца», налакавшиеся теннентс(3).

Но в Престатине всегда было весело. В какой-то из годов Алекс Хиггинс не получил приглашения и приехал туда злющий-злющий. Он играл в качестве неприглашенного профессионала и победил Терри Гриффитса в финале. Потом все праздновали в баре, опираясь на роскошное громадное пианино и подпевая мелодии, которую играл Ричи (брат-близнец Кона Дана), хороший пабный пианист. Туда пришел Алекс, сестры Алекса, которые приехали из Белфаста, все пели, и всем было хорошо. Потом Рон Гросс начал петь – и, поверьте мне, Рон в этом не мастер. И тут пианино, как будто в знак протеста, обрушилось, все его четыре ноги подкосились, как у мертвого слона. Но народ продолжали петь, а Ричи продолжал играть. На следующий вечер пианино подняли и обвязали цепями, чтобы защитить от варварских орд.

Еще был случай, когда Рон приехал играть туда в четвертом или пятом раунде турнира и ему срочно нужно было выпить. Но бар открывался в 11, а на часах было лишь 10. Рону нужно было выпить, потому что у него тряслись руки. Еще одному снукеристу Биллу «Лагеру» Вербенюку нужно было около 19 пинт лагера в день, чтобы его руки не дрожали. Спросите специалистов с Харли Стрит. Даже WPBSA признала, что все дело в медицине. Рон знал, что можно даже не пытаться играть в таком состоянии, поэтому он попытался отложить матч, чтобы невероятно понимающая жена Бетти успела сходить в Престатин за выпивкой и купить ему виски.

Потом ей пришлось идти пешком назад, потому что водить она не умела, а автобусы не ходили. Рон не смог отложить игру, и матч был в разгаре. Когда она вошла в дверь, зажимая бутылку в коричневом бумажном пакете, он забивал последний коричневый – и в этот же момент открылся бар. Рон был потрясен тем, что она прошла ради него шесть миль.

После победы на любительском чемпионате Великобритании Генри заявил меня на любительский чемпионат мира, который в том году проходил в Лонсестоне в Тасмании. Нам нужно было пройти квалификацию в Home International Amateur Series (Престатин), в которой я играл за Англию. Так что я снова отправился в хорошо знакомый Рил, на побережье Северного Уэльса.
Генри дал мне один совет перед моим отъездом из Лондона. «Не пей слишком много, – сказал он. – Они этого не любят, и они будут следить за тобой». Особенно он обращал мое внимание главу любительского совета Билла Коттьера: «Он может тебя либо утопить, либо вывести в люди, поэтому держи ухо востро и будь поскромней, не нарывайся на неприятности. И держись подальше от бара».

Я очень серьезно относился к победе на любительском чемпионате мира – я пообещал себе, что завоюю все любительские титулы до перехода в профессионалы. В то время я ощущал себя просто блестящим снукеристом, выигрывающим в матчах легким движением руки. Я чувствовал, что в тот момент мог бы победить на чемпионате мира. Я был непобедим. Казалось, я не в состоянии ошибаться. Но я думал, что у меня впереди еще масса времени и хотел сделать хет-трик.

«Гении, я не выпью ни капли», – торжественно пообещал я до того, как сесть на поезд в Северный Уэльс, оставив Морин в Лондоне, чтобы ничто не мешало мне сконцентрироваться на предстоящем задании.

В общем, стоим мы с Джо О’Бойем в баре уже при параде, заказали себе всего по полпинты лагера и ждем, когда нас позовут на первый матч. Джо О’Бой (чемпион мира среди любителей) был знаменитым выпивохой в снукерном мире. Я, несмотря на свои юные годы, не слишком ему уступал. Но я помнил свое обещание Генри, и вел себя непривычно хорошо. Я подносил стакан к своим губам, когда за спиной услышал зычный голос Билла Коттьера: «Попались! Тебе должно быть стыдно, Джимми Уайт! Вы сегодня играть не будете».

Я обернулся и попытался объяснить, что мы только пришли, и что это только лагер, но Билл, как и подобает высокопоставленному работнику ливерпульской полиции, был непоколебим.

«Отлично, в таком случае, нам можно расслабиться и получать удовольствие», – заявил Джо и заказал две четверных водки с апельсиновым соком.

«Твое здоровье!» – ответил я, опрокидывая свой стакан и заказывая еще два.

Три часа спустя, примерно в девять вечера, когда большинство матчей уже подходило к своему завершению, меня нашел Билл. «Джимми, ты сейчас играешь. Стол номер 9».

Вцепившись в стойку бара, чтобы не упасть, я воззрился на него затуманенными глазами не в силах выдавить ни слова от потрясения. К тому моменту я был так пьян, что практически не мог стоять на ногах.

«Пошевеливайся давай, ты играешь с Уэльсом. Тебя уже ждут», – нетерпеливо повторил Билл и пошагал прочь.

«Уэльс? – пробормотал я. – Это еще кто?». Я сделал один или два неуверенных шага, обнаружил, что пол шатается не слишком сильно, и благодаря милости Божьей и натренированному умению пить нашел дорогу к правильному столу. Шары уже стояли в пирамиде и весело мне подмигивали. Трясущимися руками, я взялся за кий и сделал брейк 59. «Не так уж и плохо, Джимми, ты умница» – сказал я себе, оседая на пол, как мешок с картошкой. Я встал, цепляясь за лузу, и так и остался там стоять, несмотря на все просьбы подвинуться. Следующие три фрейма я хватался за углы и лузы, когда волочил ноги вокруг стола, все крутилось у меня перед глазами. Я чувствовал себя настоящей развалиной, но сумел выдержать до конца мачта, полностью убежденный – как и любой пьяница – что сумел обмануть всех. Внезапно я промахнулся по красному и рухнул на пол, где и остался недвижимый под ногами своего оппонента Стива Ньюбери.

Уэльс выиграл 3-0. Команда валлийцев обступила меня – кому-то пришлось даже переступить через мое тело – и запела, словно небесный хор. Это было похоже на горячечный бред. Даже больше, чем моя команда.

Билл Коттьер примчался ко мне и заклеймил меня позором. С моей позиции на полу среди сигаретных окурков и бутылочных крышек, я что-то бормотал ему в ответ. «Короче, ты в Тасманию не едешь! Ты исключен», – рявкнул он. После чего я побрел, шатаясь, в свой домик, где отключился на постели прямо в одежде.

Когда я очнулся, я все еще был очень пьян, и в моем мозгу крутились последние слова Билла Коттьер. «Ты не поедешь в Тасманию!». Я сел и объявил паре приятелей, которые сидели и ждали моего воскрешения, что я совершенно точно еду в Тасманию! «И я еду сейчас!». И отправился в ванную.

Тем временем, Билл Коттьер, который по-прежнему был вне себя, позвонил Генри и сообщил, что я исключен из команды. Генри немедленно помчался выяснять, есть ли еще шанс переубедить Коттьера и комиссию. Он прибыл к моему жилищу примерно в полвторого ночи, и обнаружил меня при полном параде. Я сидел в ванной и греб кием, словно веслом.

Генри разбушевался сразу же:

«Какого черта тут происходит?»

«Я гребу в Тасманию, – ответил я. – Я сам туда доплыву, если они меня не берут». И я снова погрузил кий в воду.

Генри вышвырнул из домика всех посторонних, за исключением моего соседа Джо О’Бойя – нельзя было выкинуть человека из его собственного дома. Затем Генри вытащил меня из ванной, усадил на кровать. Вода полилась с меня ручьем, стекая в лужи на полу. «Нам нужно все это уладить. Ты хочешь в Тасманию?».

«Да, и я туда погребу».

«Джимми, не будь таким **** все свою жизнь!» Генри испепелил меня взглядом и бросил пару полотенец. «Сейчас разденься, вытрись и поспи. Я поговорю с комиссией. Увидимся позже». Бросив на меня еще один яростный взгляд, он вышел, и я услышал звук поворачивающегося замка. Он запер нас.

Я вытерся, но не пошел в постель. Натянув джинсы и футболки, мы с Джо О’Бойем выбрались через окно и направились в бар. Концерт там был в полном разгаре. А посреди танцпола, в самой толчее Генри и Билл Коттьер кружились в танце со своими партнершами. Они нас даже не заметили.

Меня оштрафовали на 200 фунтов за то, что я напился перед матчем, и после длинной головомойки мне все-таки разрешили поехать в Тасманию. Генри убедил любительский совет, что публика не потерпит запрета сыграть в матче, который на тот момент был самым главным в моей жизни. К тому же звание чемпиона Англии среди любителей автоматически давало мне право участвовать в турнире. Генри не переставал мне читать лекции по поводу моего поведения, утверждая, что я проиграю, если не исправлюсь. Мое помилование – это настоящее чудо, мне следует относиться с уважением и все такое.

«Да буду я, буду, Генри, – заверил я его. – Я не собирался никого разочаровывать, честно. Просто так иногда случается, ты ведь понимаешь? А этот Билл Коттьер просто ненавидит меня. Он всегда появляется, когда…»

«Нет, не понимаю, – прервал меня Генри. – Тебе пора повзрослеть Джимми».

Слово «взрослый» в моем словаре определенно отсутствовало. Поэтому Генри, который ехал в Тасманию с нами, чтобы не позволить мне сбиться с пути слишком сильно, не дал мне денег вообще. Он заслонил грудью свой кошелек и не уступил мольбам. Официально на каждого нам полагалось 1500 фунтов. Эту сумму определил Билл Коттьер из расчета, что после приезда он будет давать нам по 40 фунтов в день. Мы с Джо О’Бойем не получили ни копейки. В самолете мы допекли Билла просьбами, дать нам все командировочные за раз. В результате он сдался и пообещал, что мы их получим, как только он разменяет несколько дорожных чеков.

Сразу по прибытии мы практически потащили Билла за руки и ноги к стойке Амеркан Эксперсс. «Я не знаю, почему я потакаю вам, – жаловался он, отсчитывая наши деньги. – Я знаю, что поступаю неправильно. Я знаю, что это плохая идея, я знаю, что вы нас всех подведете. Сейчас я совершаю просто катастрофическую ошибку».

Стоило нам получить наличку, как мы похватали наши чемоданы и побежали на скачки. Мы умчались, даже не дождавшись официального автобуса, который отвез остальных в отель отдыхать и привыкать к местному времени. В Австралию мы приехали впервые, но у меня был поистине собачий нюх на казино и ипподромы. Мы, не прерываясь даже на сон, делали ставки на все, что было способно передвигаться. Если бы там проводили скачки мертвых ослов, я бы и на них сделал ставку. Неудивительно, что после двух дней наши карманы были пусты. Если бы нас взяли за ноги и хорошенько потрясли, из наших карманов не вывалился бы даже какой-нибудь завалящий австралийский цент.

Наконец, мы приковыляли в отель. Наша команда – отдохнувшая и сытая – уже собиралась к полету в Тасманию, а тут пришаркали мы – небритые, нечесанные и голодные. Мы выклянчили немного еды и на этот раз сели в командный автобус. Нам предстояло десять дней в Тасмании, и их нужно было провести не в какой-нибудь канаве, потому что на турнире нужно принимать душ и хорошо выглядеть, а напрашиваться к людям в номера нельзя. Мы нашли отель, который принял нас и накормил без аванса, так как менеджер знал, зачем мы туда принхали – турнир был одним из самых крупных событий в Тасмании в том году – и ему даже в голову не могло прийти, что члены команды Великобритании могут не заплатить. К несчастью он встретился с парой непревзойденных мастеров именно этого действа. Он ежедневно приходил в наш номер и спрашивал, когда мы расплатимся, и ежедневно мы выдумывали все новые небылицы, смысл которых с каждым разом становился все прозрачней и прозрачней.

По прозрачности мы сами вскоре ничем бы не уступили нашим рассказам, если бы не завтрак, которых входил в стоимость номера, и Лари Руни (игрок из Белфаста), снабжавший нас едой. Доведя искусство поиска пищи поистине до профессиональных высот, мы умудрились проникнуть в буфет для турнирных боссов. Наш номер в отеле был невероятным. С ним не шли ни в какое сравнение даже номера, которые рок-звездам полагалось оставлять после себя разгромленными в хлам после своих экзальтированных бдений. В отчаянной попытке найти глубокой ночью хоть что-нибудь съестное я, помню, наткнулся на помидор, окаменевший от времени, и тарелку с заплесневелыми бутербродами, похороненную под охапкой грязной одежды. Поскольку вселялись мы в три или четыре утра, мы попросили, чтобы никто не заходил в нашу комнату. В результате ее так ни разу и не прибрали. Она была столь отвратительна, что ни одна уважающая себя горничная не преступила бы ее порог без спрея от насекомых и крысоловки.

Генри Вест был там со своим телохранителем Руфусом. Он там по-настоящему отдыхал, совершенно не впечатляясь нашими мольбами о помощи. Он думал, что если меня подержать без денег, я стану разумнее. Но деньги всегда можно попытаться достать. В общем, представьте. Генри – высокая и массивная громадина с боксерским, хоть и немного обрюзгшим, телосложением. И Джо О’Бой – тонюсенький блондин, который перепив, становился наглым и говорливым. Комбинация трезвого громилы и пьяного петуха может быть фатальной. В нашем случае таким она стала, когда Джо напился и принялся сыпать оскорблениями, пока не довел Генри. Я бросился между ними, что, учитывая мою худобу, было довольно глупым решением.

«Генри, ты не можешь ударить Джо! – кричал я. – Он весит всего-навсего семь стоунов, а ты под двадцать. Остановись! Ты убьешь его!».

Генри отступил, и я оттащил Джо. Уже на выходе Джо не сдержался и кинул еще одну реплику, надеясь, что он достаточно далеко и успеет удрать, если понадобится.

Ну и вот. Заревев, как бык, и опустив голову, Генри помчался на нас. Спасаясь от смерти, мы с Джо кинулись наутек.
Несмотря на весь этот кавардак, я выиграл турнир. А как вы думали? В те дни, я играл так блестяще, что для победы мне было достаточно просто забивать шары. Ощущения от победы были фантастическими, но я ни разу в себе не сомневался. В этом турнире был круговой раунд. Организатор (который был одним из участников) сформировал сетку так, что все более слабые игроки, с Фиджи, например, из Индии или Папуа Новой Гвинеи, оказались с его стороны сетки, и проблем с ними не возникло. А все хорошие игроки – создавалось такое впечатление – попали в мою половину. Но я обыграл их всех. Включая Стива Ньюберри, который сокрушил меня той пьяной ночью в Престатине. Попав в финал, я знал еще до начала матча, что мой соперник не заслуживает победы, что я могу дать ему 50 очков форы. Результат был настолько предсказуем, что вечеринку в честь победы я закатил накануне вечером и даже с похмелья выиграл 10-1. О, сладкая пора юности и уверенности в себе!

На следующий день мы улетали из Индии. Менеджер отеля об этом знал и караулил нас, так как мы поклялись ему, что он получит свои деньги. Довольно забавно, но он отказался от чека, настаивая на наличных. «Куда катится этот мир?», – вопросил его я. Мы все морочили и морочили ему голову, и в одиннадцатом часу прошмыгнули назад в отель, распихали одежду по чемоданам – костюмы и туфли в чемодан Джо, а все нестиранное ко мне – а затем прокрались к задней двери и побежали к автобусу. Посреди дистанции мой чемодан распахнулся, и в моем кильватере расцвел след из грязных носков и белья. Автобус дал задний ход, чтобы пассажиры могли рассмотреть картину получше. И пока мы с Джо О’Бойем, сдувшиеся после выброса адреналина все больше и больше съеживались на своихм естах, они гоготали и отпускали грубые шуточки по поводу отвратительнейшего состояния нашего белья.

*

Первым делом в Индии мы купили новые носки, рубашки и белье. Сумасшедшее место. Я потом еще несколько раз туда ездил, но лучше оно не становилось. Хотя бильярд в Индии любят больше, однако, снукерные история и традиции насчитывают много лет, и стандарт снукера там высочайший. Но там всюду попрошайки. Трудно привыкнуть к их настырности и страшным уродствам. Сначала мы подавали им, что могли, но чем больше мы давали, тем больше их количество неотступно следовало за нами. В конце концов, чтобы не сойти с ума, мы научились ходить, отводя взгляд – как и многие до нас, наверное. Это создает неверное впечатление, но это сохраняет ваш рассудок. Однако к одной стайке таких детей, обнаружившихся на заднем дворе нашего отеля, мы с Джо искренне привязались. Что-то особенное было в них и в их маленькой защитнице-львице, как мы ее называли.

Ей было около 11 лет, и она была поразительно красива. Я до сих пор помню внутренний свет и умиротворение, исходившие от нее. Она вкладывала в заботу об этих детях всю душу. Собирала их на ночь, приводила назад, одевала и кормила на те жалкие гроши, которые им удавалось собрать за день. Там был один мальчик с обрубками вместо ног и рук, он ползал на четвереньках, как паук. Без ее заботы он бы наверняка умер, ведь никто не стал бы мыть и кормить его. В Индии какая-то часть вашей души умирает каждый день.

Вечером, после своих матчей, мы с Джо шли на задний двор отеля, где дети спали возле котлов, и заставали их за приготовлением риса или объедков. Мы часами сидели вместе возле их огня и общались, хоть не знали их языка, а они не знали нашего. Когда других снукеристов пригласили на большой прием в Британском посольстве, мы сбежали к нашим ребятишкам, выбрав реальных людей, а не этих крикливых мошенников на машинах с кондиционерами. Я до сих пор злюсь, когда думаю о них.

Сразу после знакомства с этими детьми мы дали им столько денег, сколько смогли, попросив их не попрошайничать неделю. Конечно же, они не послушали нас. Они не знали, как жить по-другому. Когда наша маленькая Мадонна Котельная видела нас, она говорила местным детям оставить нас в покое. Однажды вечером мы повели их всех в ресторан – первый раз в их жизни. Когда мы с Джо, как пара гамельнских дудочников, вошли в дверь, ведя за собой этих маленьких испуганных попрошаек с круглыми глазами, большой индийский швейцар сделал такое движение, будто собирался ударить их. «Не смей, – сказал я, – они с нами», и провел их внутрь. Мы осмотрелись, выжидая нужный момент, а затем Джо заявил: «Это место недостаточно хорошо для наших гостей», – и мы ушли оттуда.

*

На следующий день мы улетали из Индии. Менеджер отеля об этом знал и караулил нас, так как мы поклялись ему, что он получит свои деньги. Довольно забавно, но он отказался от чека, настаивая на наличных. «Куда катится этот мир?», – вопросил его я. Мы все морочили и морочили ему голову, и в одиннадцатом часу прошмыгнули назад в отель, распихали одежду по чемоданам – костюмы и туфли в чемодан Джо, а все нестиранное ко мне – а затем прокрались к задней двери и побежали к автобусу. Посреди дистанции мой чемодан распахнулся, и в моем кильватере расцвел след из грязных носков и белья. Автобус дал задний ход, чтобы пассажиры могли рассмотреть картину получше. И пока мы с Джо О’Бойем, сдувшиеся после выброса адреналина все больше и больше съеживались на своих местах, они гоготали и отпускали грубые шуточки по поводу отвратительнейшего состояния нашего белья.

Алекс отказался. Он попросил работников отеля разбудить его пораньше, чтобы успеть на самолет домой. Но объевшись печеньицами с марихуаной, подкосившей разум, и едой, количество которой превышало его недельную норму, он проспал. К тому времени, когда он проснулся, он опоздал на самолет, как и все мы – за исключением Стива Дэвиса, конечно же.

И вот, марихуана оказала странное влияние на умонастроение Алекса, и он решил присоединиться к Тони Ноулзу. Даже не зная, где точно Тони должен находиться. Решить отправиться в четырнадцатичасовое или пятнадцатичасовое путешествие можно только во время временного помрачнения рассудка, особенно, когда у вас в кармане только двести баксов, и вы не уверены, куда именно в Тайланд вы едете или зачем. Единственное, что Алекс помнил из рассказов Тони – это какой-то пляж, похожий по словам Ноулза на испанский Торремолинос, только под Бангкоком. Когда Алекс, наконец, приехал, он, полагая, что придется проехать лишь милю или две, запрыгнул в такси. Шесть часов спустя, он по-прежнему находился в такси и наблюдал, как счетчик отмеряет количество денег, с которыми придется расстаться.

В довершении ко всему, отель, который проскакивал в рассказах Тони, был закрыт на сезон. «Какой еще сезон?» – спросил Хиггинс смотрителя. «Сезон ураганов» – ответили ему. Алекс оставалось лишь склонить голову перед житейской мудростью и неотвратимостью происходящего.

Следующие два дня он бродил по этому межсезонному курорту Тони. Запасам его денежных средств пошло на пользу знакомство с группкой американцев, которые жаждали поиграть в пул. Когда его начало тошнить от плохого пула и самого места, Алекс сел в автобус назад в Бангкок. Путешествие он начал возле кабины водителя, но когда увидел, как восьмидесятилетний старец весело свистит над рытвинами на скорости 100 миль/час и проносится мимо ущелий и обрывов, и услышал такой звук от двигателя, будто при следующем толчке он развалится, Алекс очень быстро передвинулся на относительно безопасные задние сиденья.

Алекс был полон решимости уехать из страны, однако, он столкнулся с человеком, который сказал, что он местный агент EMI рекордс. По совместительству, очевидно, он управлял еще ареной для катания на роликах и ночным клубом. Убедив Алекса, что в городе можно увидеть просто ошеломляющие виды, этот человек уговорил его остаться и организовал машину к отелю тем же вечером.

Когда Алекс сел в салон, небеса разверзлись, и начался сезон дождей. За три часа они проехали лишь милю. «Черт, с меня хватит, – выругался Алекс, – отвези меня в аэропорт. (Да, перед словом «аэропрот» он употребил соответствующий эпитет).
Поездка туда заняла еще четыре часа. Алекс уже начал думать, что они сбились с дороги и едут по дну реки. Когда они прибыли, снаружи вода доходила до середины дверей машины, а внутри плескалась на уровне его колен.

Его новый друг водитель был невозмутим. «Хорошая погодка, хо-хо-хо, – сдавленно смеялся он – Сезон дождей начался немного раньше».

«Как жаль, что я вообще сюда приехал», – вздохнул Очень Мокрый Алекс.

В аэропорту Алекс настоял на том, что ему нужен билет на самолет, летящем прочь отсюда – любое место, на любом самолете! Он требовал этого со страстью и настойчивостью маньяка. Но в результате он оказался в пустом самолете на стоянке, в полном одиночестве. Он вглядывался из салона в летное поле, которое исчезало под толщей воды, не сравнимой даже с Ниагарским водопадом, и видел, что уровень только прибывал.

Алексу могло казаться, что он находится на призрачном корабле посреди океана. Или что он, это я, гребущий в Тасманию через воды, наводненные акулами. На самом деле это все могло бы быть его сном. И Алекс мог бы проснуться на барбекю там, в Сиднее, и обнаружить, что неуловимый Тони Ноулз все это время сидел совсем рядом, под нежданным кайфом после опасного лакомства. Тогда Алекс убил бы его.

(1) Джок – сленговое название всех шотландцев
(2) Намек на эпизод в середине 1950-х, когда в районе Глазго «Гробел» собралось несколько сотен охотников на вампиров, которые патрулировали кладбище
(3) Один из производителей лагера

Глава 9 →