Глава 11. Мятежное время
← Глава 10
Лорен было где-то шестнадцать месяцев, когда мы с Морин решили пожениться. Мы к тому времени опять успели расстаться, и она очень много времени стала проводить не дома. Я понимал, что сам виноват в этом, и думал, что смогу все исправить, если попрошу ее выйти за меня замуж. Но Морин не была бы Морин, если бы не отказала мне. Тогда я заявил: «Если мы сейчас не поженимся, между нами все кончено по-настоящему».
Поняв, что я серьезно, Морин согласилась. На лицензию наших денег не хватило, поэтому мне пришлось занимать, не сказав, правда, зачем. Потом мы записались в загсе на Уондсворт Бридж-роад на следующий понедельник (а была то ли среда, то ли четверг, так что до понедельника оставалось лишь четыре или пять дней). Мы все делали втайне – не были уверены, что не расстанемся к тому времени.
«Если мы все еще будем вместе вечером в воскресенье, скажем родителям», – решила Морин. Я думаю, что обо всем могла знать еще ее лучшая подруга Шэрон. Свадьба пришлась на 28 марта. По словам Морин при такой близости ко дню всех дураков, все указывало на то, что нам следовало бы пожениться – если вообще следовало – именно 1 апреля. «Наши отношения больше всего похожи на первоапрельскую шутку, Джимми, – сказала она. – Какой-то затянувшийся розыгрыш». Однако мы уже договорились с загсом на 28 число, и ни один из нас не собирался тратить свои силы на то, чтобы изменить дату.
По воскресеньям Лорен забирала к себе мама, поэтому тем утром Морин велела мне рассказать все маме, когда я отвезу к ней дочку. «Ты ей сказал?» – спросила она, когда я вернулся. «Конечно, сказал. Она согласна, никаких проблем», – солгал я в ответ. Тогда Морин сообщила своей маме, но ни своим двум сестрам, ни маленькому брату опять ничего не стала говорить. Она объяснила, что это на тот случай, если мы передумаем до завтра.
Тем вечером, когда Морин пошла забирать Лорен, она спросила у моей мамы: «Ну, и что вы думаете?»
Мама посмотрела на нее непонимающим взглядом: «Что я думаю о чем?», и именно в тот момент Морин поняла, что я так ничего и не сказал.
«О том, что мы собираемся пожениться завтра утром, – пояснила Морин словами из песни(1). И снова спросила: «Так что вы думаете об этом?»
Ну… Мама вышла из себя – вот, что она думала. Она пришла в совершеннейшую ярость, что ни на одну из тех традиционных вещей, которые всегда знаменуют свадьбу в Южном Лондоне, уже не осталось времени. Не было времени пригласить семью и друзей, не было времени организовать свадебный завтрак, не было времени на покупку нового наряда и, самое главное, шляпки! Но самая большая проблема крылась в другом: несмотря на обожаемую внучку и шесть лет, которые мы с Морин прожили вместе, мама все еще была убеждена, что Морин пытается украсть у нее сына. В конце концов, по прошествии, как говорится, определенного времени, они прекрасно поладили и полюбили друг друга, однако в первые годы их отношения были нелегкими.
Мне тоже стало нелегко, когда Морин вернулась домой с Лорен. Теперь бушевала уже она: «Твоя мама ничего не знает. Трус! Ты так ничего и не сказал ей».
«Я забыл, – вот и все, что я смог придумать в свое оправдание, – Я собрался сказать ей, но отвлекся». Затем, с опаской, я поинтересовался: «Ну и как она это приняла?».
«А как ты думаешь? – съязвила Морин. – Конечно же, она несколько расстроилась. В каком-то смысле даже взбесилась, но, думаю, еще через шесть лет она сумеет смириться с этим».
На следующее утро ее сестра Элен спросила, так все остается в силе или нет. «Честно говоря, я и сама не знаю, – ответила Морин. – А что?».
«Ну знаешь, как со стороны это будет выглядеть, если я скажу своему боссу: «О, мне, может, надо будет взять выходной на сегодня, потому что моя сестра, может быть, выйдет замуж, а мне, может, придется быть дружкой невесты»?».
«Бери выходной» – предложила Морин. Позже в тот же день Морин перепугала своих друзей своим черным нарядом. «Морин! Ты не можешь выходить замуж в черном!»- воскликнула Шэрон. Морин ответила, что больше у нее ничего нет. На Шэрон был симпатичный серый костюм. Она быстро его сняла, и они с Морин обменялись одеждой. Девушки таки сообразительные – и я вовсе не иронизирую – они действительно сообразительные. Ими надо восхищаться.
Перед свадьбой мы быстро перехватили по стаканчику в клубе, рядом с загсом, «У Макси» (там незаконно торговали спиртным), оформили наши отношения и вернулись к маме Морин, чтобы отпраздновать событие в кругу семьи. Подруги Морин сбегали на рынок за продуктами, а позже мы устроили маленькую вечеринку с танцами, и, кажется, кто-то вручил нам свадебный подарок. В разгар праздника из школы вернулся брат Морин Майкл. Он просто поверить не мог, что мы ничего ему не сказали. К каким-то особенным последствиям это не привело, потому что уже ближе к ночи Морин начала требовать немедленного аннулирования брака, а я пошел ночевать к своей маме.
На следующий день газеты уже знали обо всем. Первая полоса Star кричала «И даже ребенок прилагается», телефон трезвонил, не переставая. Мы с Морин решили сбежать днем и спрятаться во «Фликерс», клубе в Туттинге – хотели помириться после ссоры в день свадьбы и отпраздновать ее вдвоем. Мы даже не знали, что в этот день запылала половина Южного Лондона. В паркой жаре Брикстонского лета(2) разгорелся мятеж. Через несколько часов его пламя докатилось и до Туттинга, где мы и еще пара человек танцевали по музыку диско. Когда мы собрались уходить, менеджер сказал: «Простите, но вам лучше остаться, на улице сейчас неспокойно» – и надо признать, он сильно приуменьшил.
Отключилась акустическая система. В этой внезапной тишине мы начали собираться группками, напрягая изо всех сил слух, чтобы понять, что творится на улицах. Мы словно прятались в бомбоубежище, сидеть в оглушающей тишине которого даже хуже, чем знать, взорвали твой дом или нет. В какой-то момент люди не выдержали, и кто-то начал швырять вещи на пол – сначала кубики льда, потом стулья – поэтому мы ушли. Повернув на перекрестке на Бродвей, мы увидели следы бунта. Все окна в магазинах были разбиты, повсюду валялись осколки и награбленное добро, вокруг бесцельно бродили какие-то люди. Когда мы проходили мимо обувного магазина, Морин показала на сумочку в витрине: «А вот эта миленькая». Я немедленно забрался туда и повесил сумочку себе на плечо. Так я кривлялся, пока Морин не приказала мне перестать паясничать и вылезать, чтобы не попасться копам. Я выбрался на асфальт, прихватив сумочку с собой.
Мимо проехала полицейская машина. Они, должно быть, выслеживали кого-то, и я быстро бросил сумочку. Полицейские вернулись, подобрали ее и начали спрашивать, где мы ее взяли.
Это было похоже на Берлин в 1945 г. Пришли русские и засекли капрала Уайта, который не насилует, не грабит, не поджигает дома и не мародерствует, а просто таскает на плече сумочку.
Я сказал, что мы нашли ее, но нам не поверили, обвинив в том, что мы разбили витрину и украли ее. Нас арестовали и доставили в участок, где при моем появлении до меня со всех сторон донеслось: «Привет Джимми? Как дела?» – потому что там сидела уже половина Туттинга. Места для всех не хватало, поэтому полицейские расположились за столами на улице под солнцем. Сцена, конечно, была невероятная. Мы сидели на асфальте и ждали, когда вызовут по имени. Мы с Морин немного выпили во «Фликерс», поэтому меня нельзя было назвать воплощением такта. Записав мои данные, полицейский с любопытством спросил: «Сколько вы зарабатываете в год?»
«Не знаю. Зависит от того, проигрываю или выигрываю. Иногда много, иногда кукиш с маслом. Когда как».
Для него это было недостаточно точно: «Слушай, я спросил, сколько ты зарабатываешь». Он ударил кулаком по столу, и мои друзья, выстроившиеся за мной в очередь, или сидящие за соседними столами, расхохотались. Меня это только раззадорило: «Примерно раз в сто больше, чем ты». Полицейский выглядел так, будто еще чуть-чуть и он вцепится в меня, но вместо этого он обвинил нас в грабеже и посадил в камеру. Я не мог поверить, что с нами так поступили. Там мы очень быстро пришли в себя.
Утром наши папы внесли за нас залог. Они начали читать нам традиционные лекции, но тут мы сказали, что ни в чем не виноваты и просто попались под руку, после чего лекции превратились в возмущение: «Гребаная полицая, никогда не хочет разбираться!».
На следующий день нам с Морин надо было предстать перед судьей. Мы только исчезли с первых полос после своей свадьбы, как внезапно снова вернулись туда в связи с арестом. Где был Макс Клиффорд, король всех пиарщиков, когда я нуждался в нем больше всего? Он ведь жил совсем недалеко в Уимблдоне. Возле суда собралось столько журналистов, что нас привели на слушание и увели с него через черный ход. Само слушание было отложено до рассмотрения в коронном суде.
*
До меня не доходило, что арест за грабеж может стать проблемой, но все это произошло как раз в то время, когда меня подписал Sportsworld. У них были на меня большие планы, они собирались создать мне новый имидж, превратить в поп-звезду. По замыслу это должно было принести нам контракты с новыми крупными спонсорами и новые коммерческие сделки. Залог же, позор, судебное дело и газеты, которые выкопали где-то фотографии похожего на меня человека, которого транспортировали в – вы не поверите! – Тасманию в плавучей тюрьме, этому вовсе не поспособствовали бы. Лорду Личфилду пришлось на время прекратить выпуск шикарных фотографий – и это после всей возни с моими зубами и новой прической, которая сначала испугала Морин до полусмерти. Когда я как обычно пробрался в нашу спальню на рассвете, она подумала, что я грабитель и завизжала, натянув одеяло на голову.
«Это я, Морин!» – зашептал я, стараясь не разбудить ребенка.
Морин села в постели и истерически захихикала. «Они сделали тебе химию! И ты им позволил!»
«Я не стал возражать», – ответил я, и это было правдой. Я не стал противиться ни новой одежде, ни фотографиям, ничему, что помогло бы моей карьере – обзаведясь семьей, я начал мыслить по-деловому. Но слушание в суде весело надо мной, как Дамоклов меч. Если бы он упал, мой новый имидж (и моя новая прическа) были бы уничтожены одним ударом – по крайней мере, если верить Джеффу Ломасу, который хотел, чтобы я был белее белого. Он даже приставил ко мне пресс-секретаря, который прилепился ко мне, как магнитная мина, и следил, чтобы я не открыл свой болтливый рот и ничего не испортил, как частенько случалось.
«Быть естественным плохо, Джимми, – наставлял меня пиарщик, – если естественность портит имидж. Ты не можешь рассказывать в интервью про клуб «У Зана», разные мошенничества или про сомнительных людей, которых ты знаешь. Мы должны заново создать твой образ».
Это было легче сказать, чем сделать. Я позволял им надеть на себя дорогой костюм, но потом переодевался в джинсы и закидывал костюм под какой-нибудь снукерный стол или в угол раздевалки, или еще хуже: напивался и засыпал в нем. На интервью я не являлся, порой, забыв о них или проспав, как Кит Ричардс.
Вся эта работа велась в преддверии моего первого большого турнира, Langs Supreme Scottish Masters в Келвин Холл, Глазго, который совпадал по времени с судебным разбирательством. Мой адвокат в письменном виде объяснил, что я не могу явиться в суд, так, как играю в снукер, и судью это не порадовало. Она выдала ордер на мой арест. Я проигнорировал настоятельные требования прийти в суд и продолжил играть, победив, последовательно Рея Риардона 5-4, Стива Дэвиса 6-5 и Клиффа Торбурна 9-4 в финале. Думаю, это даже добавило остроты в мою игру. Больше всего комментариев, однако, вызвал полуфинал, так как я оказался единственным игроком за весь прошедший год, который победил Стива Дэвиса. The Star писала: «Люди жаловались, что Стив был слишком хорош; шансы неравны, игра скучна». Честно говоря, похвалы за то, что я сбросил Дэвиса с пьедестала на какое-то время, не казались мне большим комплиментом. Была еще статья, где журналист вспомнил, что в свои 20 лет я самый юный чемпион мира среди любителей, а теперь и самый юный победитель крупного рейтингового турнира. Меня же больше интересовал приз – чудесные 8000 фунтов.
В соответствии с новым имиджем от Sportsworld я, как сообщили газеты, сказал: «Этот успех не сделает меня заносчивым. Даже 10 тысяч в моем кармане не изменят вида улиц Туттинга, по которым я хожу».
Оставалось еще слушание в юго-восточном коронном суде, отложенное на шесть месяцев. Мой адвокат сказал мне, что в случае обвинительного приговора WPBSA может дисквалифицировать меня за нанесение ущерба репутации спорта – я вообще-то этого не учел. Ситуация стала серьезной. Мы шли в суд в подавленном настроении, уверенные, что нам не спастись. Мне сказали, что неявка в суд не улучшила моего положения.
«Нам нужно чудо, чтобы выиграть», – стонал мой адвокат.
И прямо как в сериале «Рампоул(3) в суде», чудо случилось. Когда полицейский читал запись из своего протокола, наш адвокат посмотрел на схему и в мгновение ока понял, что нас не могли видеть именно с этого конкретного угла.
Отлично. Дело развалилось.
(1) Джимми говорит о песне We’re getting married in the morning из мюзикла «Моя прекрасная леди».
(2) речь идет о знаменитом Брикстонском мятеже 1981 г.
(3) британский телевизионный сериал о пожилом лондонском адвокате Харви Рампоуле