Глава 5. Кий
← Глава 4
Я не знаю, сколько прошло, прежде чем в школе узнали, что я хожу туда, мягко говоря, крайне редко. У нашего директора мистера Битти наверняка сорвалось с языка что-нибудь нехорошее, когда однажды за завтраком он открыл ежедневную газету и прочитал, как я в рекордном возрасте тринадцати лет сделал в «Зан» свой первый сенчури. Это было настолько поразительным событием, что о нем много писали. (Сейчас дети делают сотенные серии в двенадцать лет, и этим уже никого не удивишь. В наше время снукер считается достойным видом спорта и даже может войти в олимпийскую программу в 2004 году, так что тренировки в раннем возрасте теперь скорее поощряют. Я же урывал время для практики, втихаря сбегая с уроков). Специально для меня даже сделали кубок. Его подарили мне, но поставили у Теда Зана за стойкой, чтобы каждый мог на него посмотреть.
Заметка, которую прочитал мистер Битти, гласила:
«Джимми Уайт, чемпион по снукеру среди подростков Лондона и шести графств, записал на свой счет первую сотенную серию в клубе «Зан», Тутинг. Когда после плохого выхода с синего Джимми нанес удар, и розовый, затрепыхавшись, остался в створе лузы, собравшиеся зрители поприветствовали аплодисментами брейк в 100 очков. Его одноклубник, 16-летний Тони Мео из Тутинга, сделал серии в 105 и 117 очков на той же неделе».
За этим последовал обмен телефонными звонками между моей мамой и школьным руководством, шквал писем и бесконечные визиты домой школьных надзирателей. Мама не знала, что делать – на меня не действовали ни нотации, ни угрозы. Все разговоры о том, что если я не буду ходить в школу, я никогда не получу достойной работы, пролетали мимо моих ушей. Я не обращал на них внимания, так как думал, что у меня уже есть достойная работа, пусть в чем-то опасная, но интересная и временами хорошо оплачиваемая. Проблема состояла в том, что когда мы с Тони Мео получали свои тугрики, мы спускали их на ставках с таким азартом, словно завтрашнего дня для нас не существовало. Однажды утром мы выиграли в снукер 1500 фунтов – чудовищная сумма по тем временам – и к 16.30 того же дня промотали большую часть денег у букмекеров. Мы возвращались на поезде без гроша в кармане, прячась от проверяющего контролера, но даже не думали унывать. Мы говорили себе, что деньги всегда можно достать, и мы не ошибались.
Вокруг было много денег – бери и зарабатывай, но для нас они были лишь чем-то, что можно выиграть или проиграть. Когда удача заканчивается, вы остаетесь на мели – ровно в том месте, где оказались бы, прогуляй вы все свои деньги. Мне в то время порой даже нечего было поставить на кон, чтобы продолжить игру. А иногда вообще приходилось искать кого-нибудь, чтобы стрельнуть монетку и расплатиться за стол для тренировки.
Я ничего не мог рассказать маме и отцу о том мире теневой экономики, в котором я теперь жил. Они бы страшно разозлились. Не только из-за букмекеров или громадных растрат, но и потому что они знали, какие копейки получают любители за победы в матчах.
Однажды мне пригласили сыграть в клубе местного представительства Британского легиона(1). Внезапно перед матчем начали делать ставки. Денег у меня с собой не было, но я не хотел упускать момент. Всю дорогу домой я бежал, чтобы успеть выпросить у отца пятерку. У него нашлись только мятые десять шиллингов (сейчас 5 пенсов). Вытащив гладильную доску под удивленным взглядом мамы, которая ни разу в жизни не видела, чтобы я что-нибудь гладил, я проутюжил купюру и помчался назад в клуб. Несколько часов спустя я вернулся домой и вывалил на ковер в гостиной целую тысячу скомканных банкнот. Мои родные поверить не могли, что такая мелочевка может принести так много денег.
У нас была большая семья, и жизнь моих родителей временами больше напоминала борьбу за выживание – им ведь частенько приходилось нелегко. Я помню, как когда-то к нам пришел сборщик долгов, и мама спряталась в подпол. «Ее нет», – сказал я, отворив двери. «И когда она вернется?», – спросил мужчина. «Подождите. Я сейчас узнаю», – ответил я.
Хотя мама гордилась моими достижениями, аккуратно подкалывая газетные вырезки о моих матчах во все больше разбухавшую пачку, она переживала. Боялась, что за такие демонстративные прогулы меня потащат в суд, отошлют в какое-нибудь заведение (я серьезно!), и я вообще лишусь снукера.
Она таскала меня в школу практически за ухо, словно мультяшного персонажа. При первой же возможности я оттуда удирал, а поскольку решимости приковать меня цепью к парте у них не хватало, ничего поделать они со мной не могли. Один раз меня извлек из «Зана» мистер Битти собственной персоной и отконвоировал назад в школу. Бесполезно – на следующий день я опять исчез. В «Зан» приходила полиция, проверяла, как обстоят дела. Мы с Тони натягивали школьные блейзеры изнанкой вверх, пытаясь выглядеть как можно менее подозрительно, но нас выдавали полоски и ярлык. Полиция давала нам по шее – «Ну-ка, быстро, проваливайте!» – и мы исчезали на пару минут, мигом возвращаясь, когда на горизонте становилось чисто.
Мама стала регулярно приходить в клуб. Она отвешивала мне легкую затрещину (если я ее не замечал), вытаскивала наружу… а затем давала несколько фунтов и разрешала вернуться – замечательная женщина. Я знал, что она думала: «Ну и какой прок наказывать его? Он сбежит, как только я отвернусь». И она была права.
Иногда мои отчаявшиеся родители и старшие братья искали меня, прочесывая ночью улицы. Как-то в полночь мои братья постучались в двери «Зан». Я нырнул под стол номер девять в самом темном углу, а Тед пошел открывать: «Нет, Джимми здесь нет – не видел его весь вечер».
В три часа ночи я преодолевал пару сотен ярдов и возвращался домой с выигрышем. Частенько он составлял всю зарплату моих противников за неделю, но я всегда возвращал им назад минимум 25 процентов. Не потому что я жалел их (разве что немного), а потому что хотел, чтобы на следующей неделе они снова играли со мной.
*
Стараясь найти ко мне подход, мистер Битти даже наведался в снукерный клуб, чтобы посмотреть, как я играю. Он был впечатлен. «Джимми, ты очень хорошо играешь. Но пойми одну важную вещь, ты не можешь зарабатывать этим себе на жизнь. Про школу нельзя забывать».
Я не сказал ему, что уже зарабатываю сотни фунтов – и с легкостью трачу их. Я пообещал ходить в школу, и после этого маленького разговора сходил туда, кажется, один раз. Мистер Битти приуныл. Особенно, когда тесты показали, что я совершенно неграмотен. Мне было все равно. В уме я складывал почти любые цифры. Я знал, как заполнять игровые талоны в букмекерских конторах и считать деньги. Барри Хирн, который стал потом моим менеджером, однажды выразился: «Джимми понимал, как сделать «ставку янки»(2) уже в 12 лет, но думал, что столицей Франции является Монте-Карло».
В конце концов, рискуя своим местом, мистер Битти пришел в «Зан» и серьезно поговорил со мной. Думаю, газетные статьи убедили его в том, как снукер важен для меня, и я отношусь к нему так же серьезно, как другой ребенок относился бы к футболу или урокам химии. Снукер был моей школой.
«Послушай, Джимми, так не может дальше продолжаться. У нас есть проблема».
«Да, сэр, – ответил я. – Вы правы. Я должен поработать над своими отыгрышами».
«Не то, чтобы мне лично не нравилась твоя увлеченность снукером – я и сам немного играю. Но тебе надо получить образование».
«Да, сэр, я смотрю, как играют профессионалы, и все время у них учусь».
«И что мы будем делать с этим, Джимми?»
«А вы не можете подменить мое свидетельство о рождении, сэр, чтобы, скажем, я оказался старше, чем на самом деле?» – предложил я, глядя на него широко распахнутыми невинными глазами.
Мистер Битти спрятал усмешку. «Слушай, Джимми, если ты пообещаешь приходить в школу по утрам и хоть как-нибудь заниматься на уроках, в обед ты можешь убегать. Конечно, если ты где-нибудь об этом проговоришься, я буду все отрицать. Я максимально честен с тобой. Договорились?»
«О да, сэр!», – заверил я его, пораженный таким проявлением здравого смысла у школьного учителя. Это была честная сделка. К несчастью, я был безнадежен, и стезя удовольствий, которая, как говорят, ведет в ад, очень скоро поманила меня обратно. В моем случае – прямо на следующий же день. Но этот путь стал дорогой к счастливой и обеспеченной жизни. Наверное, мне повезло. Кто знает, как бы все повернулось, если бы я был лишен таланта и возможности его развивать?
*
Однако кое-чего у меня все-таки не было. Я до сих пор не купил себе кий, несмотря на все выигранные матчи. И бесполезно спрашивать, почему я этого не сделал, когда бывал при деньгах. Обычно тринадцатилетние дети не поступают разумно.
В то время в снукерном зале работали посменно два менеджера – Кен и Лен, которых я регулярно уговаривал дать мне чей-нибудь кий взаймы. Больше всего я любил один кий с длинной насадкой, способной, казалось, творить чудеса. Я и вправду считал его чем-то вроде волшебной палочки. Хозяином кия был Большой Джон Нильсен, общительный парень старше меня лет на двадцать, который хорошо относился к ребятам вроде меня и Тони. Он часто платил вместо нас по десять центов за столы и разрешал брать его волшебный кий.
Я изучил привычки Джона. Он приходил, играл, а затем уходил, возвращаясь на следующий день или даже позже. Так что я клянчил у Кена или Лена кий, хотя Джон ясно дал им понять, что в его отсутствие к кию запрещено прикасаться. Признался я ему лишь 15 лет спустя. Я сидел на летней площадке паба «Голова короля», когда увидел проходящего мимо Джона. Я его окликнул, и мы выпили вместе, болтая о старых временах.
«Джон, много лет назад у меня не хватило духу, но сейчас я кое-что тебе скажу, – начал я. – Помнишь тот кий с длинным наконечником?»
Джон кивнул. «Лучший кий в моей жизни. Что-то было в нем такое. С ним мне удавались вещи, которые не получались ни с каким другим кием. Когда-то я оставлял его в «Зане» и не разрешал никому его давать».
«Я его брал, когда тебя не было. Я научился играть в снукер на твоем кие».
Джон рассмеялся: «Я же говорил, что он волшебный! После того, как я его сломал, я так и не смог играть по-прежнему».
Это была печальная история. На кону стояли большие деньги, а у Джона все валилось из рук. Он все проигрывал и проигрывал, и в какой-то момент, в приступе злости и разочарования (я уже говорил, что он был большим и очень сильным парнем) он просто треснул кием по борту стола, и кий сломался пополам. Одна половина упала и, медленно вращаясь, покатилась куда-то в темноту. Это был трагический момент. Джон пожалел о своем поступке почти сразу же. И я тоже о нем очень жалел!
*
Такие истории всегда напоминают мне, что не стоит слишком сильно трястись над киями. Если вы помешаны на своем кие, это может вас уничтожить, как только что-нибудь пойдет не так. Я заботился о своих киях, но научился философски относиться ко всему, что с ними случалось (подробности позже). Сейчас я вам расскажу о двух несчастных случаях и одном, который едва не стал несчастным. Однажды во время турнира я потерял свой кий, поэтому мне пришлось направить свои стопы в те двенадцать пабов, которые я посетил предыдущим вечером. К счастью, кий нашелся в самом первом. Кий Джо О’Бойа украли. На кий Алекса Хиггинса – его любимый, тот, с которым он выиграл свою первую мировую корону в 1972 году – наступил носильщик в отеле. (Во время наших с Алексом путешествий в начале 1980-х он подарил мне один из своих любимых киев. Не скажу сейчас, был ли это тот, с которым он выиграл свой второй титул в 1982 году).
Кий, с которым я выиграл титул чемпиона мира среди любителей в ноябре 1980 года, я отдал Коротышке – своему хорошему приятелю, с которым мы в свое время влипали во множество приключений. Потом у него угнали машину. История прямо как с футбольным Кубком мира: посчитав найденный в автомобиле кий вещью бесполезной, воры перекинули его через садовую ограду. Хотя неизвестно, вынюхал ли его дог по кличке Огурец, как это было с футбольным кубком, но его нашли и, ориентируясь по моему имени на кие, вернули. Коротышка не сказал мне о пропаже, поэтому я посчитал, что он просто легкомысленно отнесся к подарку. И я решил подарить этот кий одному ребенку-инвалиду, с которым дружил. Коротышка узнал и очень обиделся. Я предложил ему другой кий, с которым я выиграл другой титул, но он хотел кий чемпиона мира среди любителей. Он пару месяцев дулся, но потом великодушно меня простил. А когда узнал, сколько этот кий значил для ребенка, был рад-радешенек.
Стив Дэвис редко выпускает свой кий из виду и разрешает прикасаться к нему только людям из ближайшего окружения. Если его прерывают во время выставочного матча, он сразу же разбирает кий и укладывает его назад в футляр, уплотняя аккуратно сложенным зеленым полотенцем «Матчрум». Он делает это так бережно, словно совершает некий священный обряд. Стив весь такой: организованный, аккуратный и всегда очень бережно относящийся к своим вещам.
В идеале кий нужно держать в ударостойком, водонепроницаемом, пожаростустойчивом футляре и каждые полгода или около того отправлять к специалисту на ремонт, потому что сила удара по шарам деформирует и раскалывает дерево. Это похоже на то, как гитаристы заботятся о грифе своей гитары. Неудивительно, что старые блюзмены давали своим гитарам имена – например, «Люсиль». Правда, я ни разу не слышал, чтобы снукеристы давали имена своему кию.
Сам я не могу даже наклейку на кий приделать. А вот Алекс гордится тем, что может мастерить все сам. На уроках в школе он обучился плотницким работам (я уроки постоянно прогуливал, поэтому такой возможности не имел). И хотя Алекс утверждает, что в школьные годы токарный станок приводил его в ужас, он умеет сверлить и в критический момент способен импровизировать с оборудованием и материалами.
Если бы вы играли в снукер, например, в пустыне, иметь Алекса под рукой было бы очень удобно. Есть люди, у которых при игре с борта рвется наклейка, а Алекс умеет все аккуратно разобрать и правильно приладить на конце необходимый кусочек. Поскольку усилие должно пройти через весь кий, это очень важно. Однако я не видел, применяет ли Алекс свои способности на практике. Как и все остальные, когда приходило время, он покупал новый кий или отправлял его в ремонт.
Люди вроде Алекса и Стива Дэвиса пользуются лишь двумя или тремя киями за всю жизнь. Я же не могу вспомнить, сколько их у меня было – наверное, десятки. Иногда мне везет, и мне достается хороший кий, которым я пользуюсь до тех пор, пока не исчезает всякий смысл его чинить. С другими киями сладу нет. Помню, как на Уэлш Оупен-1998 меня раздражал болтающийся наконечник на кие. В конце концов, мне пришлось засунуть под него кусочек бумаги – и это на рейтинговом турнире! Времена, когда я мог играть в снукер тростью, давно прошли. Может быть, потому что столы стали намного быстрее, а может быть, из-за новых представлений о снукере или новом отношении к нему. Телекамеры и торжественная, как в церкви, атмосфера, очень далеки от суматохи грязных старых залов, где я предпочитаю играть.
Было бы неплохо во время матча использовать несколько киев, хотя, вообще-то, это нереально: тогда мы потеряем правильный темп и настрой. Нужно найти свой ритм и непрерывно двигаться, очищая стол, а не прохаживаться важно и неторопливо к своему креслу и обратно, чтобы поменять кии. Потом я подумал, что телевизионные матчи по снукеру – это не гольф, где сумка с клюшками стоит рядом. У нас просто нет времени на то, чтобы ходить к своему месту и выбирать там правильный кий.
У каждого кия своя роль, даже у самого навороченного. Некоторые кии, как волшебная палочка Джона Нисдена, могут все, но большинство не оправдает и 75% ожиданий. Не существует универсального кия. Этим инструментом приходится и сильно бить и нежно гладить. Он дополняет ваше мастерство. Это ваше внутреннее я – внутренние понимание – которое позволяет вам делать все удары одним кием. У вас может быть орлиный глаз, но этого мало. Необходимо еще и то, что называется наукой. Умение обращаться с кием – это наука, умение обращаться со столом – это наука, умение обращаться с шарами – это наука. Вы должны инстинктивно знать, как они работают вместе. Вы должны любить их, как повар любит еду – и в виде продуктов, и в виде блюда.
Все столы разные. Сейчас лузы стали меньше, шары стали более легкими и более одинаковыми, изменилось сукно. Когда-то для него использовали специальный фетр с коротким ворсом, как у вельвета или ковра. Теперь оно гладкое, как мебельная обивка, у него нет ворса, который тормозил бы движение шара. Без ворса столы стали быстрее. Раньше, чтобы прокатить шар через ворс, нужен был кий потяжелее – теперь кии стали более легкими, поскольку вес уже не имеет такого значения. Из-за людей, которые ничего не знают о нашей игре, многие удары вообще исчезли из снукера. Очень жаль, что новички о них так никогда и не узнают.
Когда меня об этом спрашивают, я отвечаю, что я сторонник открытого, искреннего снукера. Я имею в виду, что когда мне приходится выбирать между тактическим ударом и ударом, который подсказывает сердце, я слушаюсь своего сердца. Думаю, это и есть настоящая искренность, способная преодолевать любые препятствия. Умение позволить происходящему идти своим чередом – это и есть открытость, способность раскрепощаться в мыслях, в сексе, в фантазиях, в душе. В каком-то смысле можно сказать, что мне ужасно любопытно знать, что будет дальше. Сейчас я все больше и больше использую отыгрыши, но это скучно. Мне кажется, что зрителям тоже куда больше по сердцу неожиданный и рискованный снукер. Именно такой стиль принес известность мне и Алексу, и именно он делает нашу игру такой интересной. Мы с Алексом об этом спорили, и, если верить ему, открытый снукер – это не для меня, потому что, в отличие Алекса, я никогда не играл в бильярд. В открытом снукере играют на победу – а удары, подсказанные сердцем, не всегда ее приносят. И это он мне будет рассказывать!
Однажды я встретил легендарного игрока, которого некоторые считают величайшим бильярдистом мира – Джо Дэвиса. Мы с Тони Мео столкнулись с ним, когда еще ездили с Хитрюгой Бобом. В одном частном доме проходил выставочный матч – на самом деле, настоящая игровая вечеринка – присутствующих было человек тридцать, а на кону стояли тысячи. Хитрюга велел нам показать все, на что мы способны. Идиотский приказ, потому что я и без того всегда выкладывался полностью. Мы с Мео сыграли пять фреймов. Я сделал 133, а Тони 118. Потом Мео сделал 90 с чем-то – и я 70 с чем-то. А закончил еще одним сенчури. Это и сейчас сочли бы просто фантастическим снукером, а для подростков это был настоящий подвиг.
Потом великий Джо Дэвис подошел к нам поговорить, и был само очарование. Но Хитрюга сказал нам чуть погодя, что когда он отвел Дэвиса в сторону и спросил: «Ну и что вы думаете о моих мальчиках?». Джо Дэвис парировал: «Я бы послал эту парочку задротов назад в школу!».
Тони Мео посерел. Вполне возможно так Боб хотел заставить нас практиковаться усерднее, но вряд ли. Скорее всего, Джо Дэвис продул кучу денег.
*
Когда мне было четырнадцать, отец организовал благотворительный выставочный матч в своем рабочем клубе в Белхеме. Через Рона Гросса он пригласил звезд – Алекса Хиггинса, Терри Уитрида, Джеффа Фоулдса и Пэтси Хулихэна. Алекс вполне мог и не прийти, была у него такая привычка. На такие случаи сумма страховки составляла 40 фунтов, и отец решил позвать за те же деньги Вилли Торна, чтобы матч прошел нормально, даже если Алекс не появится. Другие игроки играли бесплатно, но это не бросает тень на Вилли: ему пришлось бы долго добираться, чтобы попасть к нам. Мы с Тони Мео тоже участвовали. Матчи судил полноценный рефери и присутствовал настоящий маркер. В общем, все было организовано очень профессионально, и мы заработали 2000 фунтов.
Я весь был как на иголках, думая, приедет Алекс или нет. Он играл просто потрясающе, и я не мог дождаться, когда увижу его в действии. Он приехал, и я его победил. Как говорил Форрест Гамп: «Больше мне сказать об этом нечего». Вообще-то я лишился дара речи.
У Алекса всегда была репутация человека неуравновешенного, но на самом деле он экстраординарно вежлив. Когда после выставочного матча мой отец благодарил его за приезд, Алекс сказал: «Мне очень понравилось, Том. Я видел здесь много талантливых ребят, но кое-кто выделяется даже на их фоне. Некоторые уже перегорели. Но Джимми просто сияет».
С того дня Алекс не терял с отцом связи. Как-то он сказал: «Том, я буду играть в Саусенде – мог бы ты отпустить Джимми? Он будет выступать, пока я отдыхаю».
Играть постоянно с Алексом Хиггинсом – да это была просто мечта!
Папа поспешил перемолвиться с мамой парой словечек, и она в сомнении покачала головой: «Ну, Томми, я даже не знаю… Саусенд? А ты выдержишь? Да и фургон барахлит».
“Ну, мам! – я даже запрыгал на месте (смятение). – Я поеду на поезде! (шантаж)».
«Не беспокойся об этом, Лил, – сказал папа. – Мы будем ездить на старом фургоне. Наш Джимми этого хочет. Ему нужна такая практика, чтобы стать хорошим игроком – чтобы стать великим».
Когда мы приехали на выставочный матч, Алекс отвел меня в сторонку и объяснил своим высоким голосом с резким акцентом уроженца Белфаста, что, пока он отдыхает, я могу сыграть с пятью-шестью желающими. Стоимость одного фрейма пять или шесть шиллингов. Если я проигрываю, они получают деньги назад. Если я выигрываю, мне можно забрать их. Поскольку я выигрывал почти все фреймы, то обычно заканчивал с десятью или 12 фунтами в кармане, которые потом отдавал маме. Таким я был, когда пытался вести себя, как хороший мальчик.
Но важнее всего было то, что я и еще пара талантливых пареньков стали для Алекса спарринг-партнерами. Однажды я подслушал, как Алекс ответил на папину попытку сказать «спасибо»: «Джимми не похож на остальных. Он подает надежды, и он мне нравится – и как человек, и как снукерист. Он хороший парень».
*
Мы с Алексом частенько разговаривали о прошлом, о том, как важно поощрять молодых игроков, таких, каким я был в свое время. Алекс старался хорошо относиться к многообещающим ребятам. В детстве он видел, как в Белфаст приезжали известные игроки, учившие молодежь бить по шарам так, чтобы получить возможность самим порисоваться. И ему это очень не нравилось.
Алекс сказал, что в юности он играл в атакующий снукер, в то время как другие, взобравшись на вершину, предпочитали разрушать. Алекс думал, что таких, как я, следует поощрять хорошим примером.
Я учился у Алекса, который привнес в технику ударов много нового. До него так никто не делал: он вытворял с битком вещи, которые другим даже не снились. Он застывал вертикально у стола с кием в руке и взирал на мир, как матадор. Стойка, танец, поворот, возвращение в прежнюю позицию с быстрой и элегантной оттяжкой кия после удара. Вот ЭТО – искусство.
Я не стал бы утверждать, что скопировал особенный и ни на что не похожий стиль игры у Алекса – я всегда играл по-своему. Алекс, правда, говорил, что у нас одинаковое восприятие игры и что я могу делать с битком то, на что приятно будет смотреть не только мне, но и зрителям. Причина, по которой вы занимаетесь спортом, – это те эмоции и то удовольствие, которые вы от него получаете. То же самое относится и к зрителям. К тому же, не будем забывать о скорости. Мы оба быстро думаем и быстро играем, что хорошо комбинируется с координацией и зрительным восприятием.
*
Выставочные матчи и матчи в обычных снукерных залах могут быть намного интереснее турнирных. Атмосфера в них куда более раскрепощенная, и стандарт игры обычно выше. Алекс считает, что свою лучшую игру он показывал на тренировках. Лично для себя я могу назвать лучшими несколько матчей. Один из них – полуфинал против Алекса, который я проиграл в 1982 году. Чемпионат Великобритании против Джона Пэрротта в 1992 году был моим лучшим победным матчем. Но самый-самый матч – который не смогут забыть ни я, ни зрители – был против Чарли Пула в Истфилде.
Первой книгой по снукеру, которую я прочитал (инструкция с советами по игре), была книга, написанная Чарли. А еще он – один из самых фантастических игроков, которых только можно встретить. Я считаю Чарли Пула, Пэтси Хулихэна и Алекса Хиггинса тремя величайшими снукеристами – а ведь двое из них даже не были профессионалами. (Хулихэн очень недолго играл в про-туре, но он даже не вспоминает об этом). Я оцениваю их так высоко потому, что они умели забивать и развлекать. Они не придумывали плана на матч – им было скучно играть тактику. Они выходили побеждать – иначе говоря, уничтожать соперника.
В общем, как-то меня забрали из «Зан» на матч с Чарли. Ставили мы по пятерке за за фрейм и остановились при счете по восьми. Люди, которые смотрели наш матч, сказали, что ничего подобного им в жизни видеть не приходилось – шары валились с бортов, залетали в абажуры ламп, падали в разные стороны.
В моей жизни были великие моменты, когда на меня смотрели тысячи зрителей, но вот эти три матча – Чарли Пул-77, Алекс-82 и Пэрротт-92 – навсегда останутся для меня самыми необыкновенными.
(1) Ведущая британская организация ветеранов войны
(2) «Ставка янки» – совокупность 11 ставок на 4 выбора в разных событиях, состоящая из 6 «двойников» (система 2/4), 4 «тройников» (система 3/4) и 1 «четверика». Чтобы получить выплату по этой ставке, нужно угадать хотя бы два выбора.