Глава 11. Становясь чемпионом мира

Использование материала разрешается только при условии наличия активной ссылки на Top-Snooker.com в начале текста.
Текст предназначен для ознакомления и не является источником извлечения коммерческой выгоды.

Прошел почти год после Прайори, и хотя я по-прежнему проходил Программу Двенадцати Шагов и держался в форме физически, в душе мне лучше не стало. Если честно, то мне было хуже. Отказ от алкоголя и курения, разумеется, был шагом в верном направлении, но это не исцелило депрессию. Все это достигло предела непосредственно перед чемпионатом мира 2001-го года. Я опять дошел до той стадии, когда не мог смотреть людям в глаза. Незадолго до Шеффилда я поехал в Абердин играть на турнире, и у меня в номере стояло три телевизора – один для PlayStation, один для видео, и один, предоставленный отелем. Так что мне даже не нужно было выходить из номера, разве только чтобы играть в снукер.

Время от времени Дел спускался и звал кого-нибудь из игроков – может, Джимми или Стивена Хендри – «Не хотите сыграть с Ронни в гольф на PlayStation?» Так что они поднимались ко мне в номер, и мы играли часик. Еду приносили тоже в номер, я выходил оттуда только на полчаса перед матчем, чтобы размяться, а потом шел играть.

Я выиграл этот турнир в Абердине, но все равно был в ужасном состоянии. Многие игроки, знавшие меня еще в любителях, говорили, что я изменился. Я становился в оборонительную стойку и говорил, что не понимаю, что они имею в виду, «стал совсем другим человеком». Но они были правы: я потерял чувство юмора и легкость в общении с людьми. Ко мне обращались, а я был словно за сто километров от них, не понимал, что говорят и не мог поддержать простейшую беседу. Я был словно парализован страхом.

Хотя внешне казалось, что у меня есть все на свете. Я был успешным снукеристом, у меня был отличный дом, машина, и я мог поехать на выходные в любой уголок мира. Почему не быть счастливым, имея все это? Я не мог понять, что со мною не так, и все искал что-то новое, что могло бы меня осчастливить. Были времена, когда я думал, что если брошу снукер и приму отцовский бизнес, то буду счастлив. Думаю, у меня бы все получилось, и мне бы это подошло. Но я рад, что остался в снукере и пережил суровые времена…

Но они были действительно тяжелыми, эти времена: даже победы не приносили радости. Просто еще один чек на круглую сумму. Ура! В тот сезон я выиграл четыре турнира, и это меня не радовало. Я говорил себе, что у меня есть выбор – быть счастливым и без денег, или жалким, но с парой фунтов в кармане. Снукер давал деньги, но я был убежден, что все мои проблемы – именно из-за него. Конечно, все было не так. Проблема была в моей голове.

Перед Шеффилдом я был опустошен. За неделю до турнира я начал ходить в клуб, чтобы практиковаться с Энтони Хэмилтоном, которого я знал уже многие годы, еще со времен Про-Ам. Я сыграл пять или шесть партий, и отложил кий.

– Все. Больше не могу играть.

– Вижу, – сказал он, и спросил, что не так.

Но я не мог рассказать. Просто сказал: «Извини, что ты из-за меня перевел день попусту».

Я вернулся домой и сказал маме, что больше не хочу играть. И что Шеффилд будет моим последним турниром.

Дел порекомендовал пойти к врачу, чтобы он прописал мне таблетки. Я пошел, но сначала даже с ним не разговаривал. Потом открылся: объяснил, что не могу встать с дивана, потому что мне совершенно ничего не хочется – ни говорить, ни спать, ни думать, даже секс не интересен.

– Вы страдаете от депрессии, – сказал доктор Ходжес.

Я не в первый раз это слышал, но почему-то именно тогда понял, что действительно должен с этим что-то делать.

Он рассказал мне, как вырабатывается химический серотонин, и как мы в нем нуждаемся, потому что именно он дает нам энергию и заставляет чувствовать себя хорошо. Он сказал, что нормой является уровень серотонина 10, в плохой день он снижается до девяти, когда у меня его уровень – тройка или четверка. Он сказал, что-то в моем мозгу блокирует работу серотонина. «Я выпишу вам пилюли, которые способствуют выработке серотонина, и они снова сделают вам нормальным человеком». Для меня в этом был смысл, но я все еще не верил, что есть хоть какой-то выход. Врач сказал, что они подействуют примерно через одиннадцать дней.

Я уже однажды пробовал Прозак, но бросил это дело через три дня – а это было безумием. На этот раз, сказал доктор, если решаешься, нужно все делать, как положено. «При уровне два или три преобладают суицидальные настроения. Думаю, у вас примерно третий, или третий с половиной». Я не знал, говорит ли он все это только для того, чтобы я начал принимать пилюли, зато знал, как чувствую себя. Я подумал: да, точно, я действительно хочу себя убить. И единственное, что меня останавливает – то, что мне духу не хватает. Бывало, что мне просто не хотелось жить, но на самоубийство нужно решиться. Я думал о том, как сделаю это. Я не смог бы заколоть себя, не смог бы застрелиться, я боюсь высоты, поэтому не спрыгну с крыши. А если бы я разбил машину, то мог бы выжить и существовать как растение в инвалидной коляске, а это уж точно никуда не годится!

– Я думал о самоубийстве, – сказал я врачу, – но я знаю, что у меня не хватит на это смелости.

В детали я не стал вдаваться.

Я это говорил маме и папе и неоднократно говорил себе. Знаю, что мои слова их мучили и опустошали. Теперь, когда я чувствую себя более позитивно, и слышу, как кто-то говорит что-то в этом роде, я думаю: ты смеешься ведь? Не может же все быть настолько плохо. Но потом я вспоминаю себя, и понимаю, что да, может. Со мной так было. Я ощущал себя бесполезным, хотел все послать и сбежать, я не радовался жизни, я должен был играть в снукер, и не видел выхода. А больше всего меня страшило то, что я был не в состоянии расслабиться и просто улыбнуться. Я стал таким замкнутым пессимистом, и так хотел измениться – стать опять веселым и беззаботным. Конечно, я был в депрессии, и по какой-то глупости я решил, что могу это все исправить, если опять начну курить травку.

Когда доктор объяснил все это насчет серотонина, я почувствовал себя немного лучше: дело было не только во мне – для этого есть естественная причина, это все химия. Он сказал, что пилюли мне помогут, но если я не хочу начинать их принимать прямо сейчас, то все нормально, это может подождать окончания турнира. Это звучало разумно, помощь была под рукой, но я не собирался использовать ее немедленно. Я полетел в Манчестер, на передачу «Вопрос спорта».

Я частенько увиливал от таких программ, хотя меня всегда приглашали. Просто я всегда знал, что не справлюсь со всеми этими «приколами». И этот раз не был исключением. После шоу я даже не пошел на обычный прием. И, взглянем правде в глаза, Сью Баркер, Джон Пэррот, Элли МакКойст и ко – намного приятнее меня в общении. Вместо этого я вернулся к себе в номер и там дулся на весь мир, пока Дел готовил «Хорликс».

Следующая остановка – Крусибл, чемпионат мира. В день открытия, в субботу, я позвонил «Самаритянам». Я был в кошмарном состоянии, и решил, что когда людям плохо, они звонят «Самаритянам». Женщина, которой я позвонил, сказала: «Вы можете прийти к нам в офис в Шеффилде, и поговорить с нашими людьми», но в то время единственным событием, проходящим в Шеффилде, был чемпионат мира по снукеру, и последнее, что мне было нужно – это прочесть в газетах о своих беседах с «самаритянами».

Я не называл им своего имени, сказал только, что я спортсмен, играю в снукер, у меня бывают приступы паники, я страдаю от тревожности, не могу смотреть людям в глаза, во мне много страха, и что я больше не хочу играть в снукер.

Девушка на том конце провода спросила:

– А вы должны играть в снукер?

– Это моя жизнь, – сказал я. – И это моя работа. Я хочу быть в состоянии играть.

– А разве здоровье для вас не важнее? – спросила она. – Вы когда-нибудь задумывались о том, чтобы бросить снукер?

– Да я об этом думал – последние восемь лет, – ответил я. – Но пока этого не сделал. Здесь я пытаюсь смотреть на вещи реально. А то, что я не играю в снукер – не реально.

Поговорив с ней, я почувствовал себя лучше. Мне нечего было скрывать по телефону. Хуже всего было бы разговаривать с теми, кто не знал, каково мне, и притворяться, что все замечательно. Если бы я рассказал, что мне сложно находиться в их обществе, на меня бы точно посмотрели, как на психа.

Но скрыть это было невозможно. Все встало на свои места на радио. В то же субботнее утро пресс-офицер чемпионата мира попросил меня дать интервью. «Без проблем», – согласился я. Он сказал, что мне позвонят в 9.30, подготовят эфир, чтобы провести все прямо из моего номера. И вот телефон зазвонил.

– Ронни, вы на связи с нами. Как дела?

– Отлично, – ответил я. – Все хорошо, – что было абсолютной неправдой. Но я уже привык делать вид, что все тип-топ. Я всегда думал, что если кто-то спрашивает, как дела, нужно говорить, что хорошо – никому не хочется слушать о ваших проблемах. Я говорил это столько лет, когда мне было ужасно, но я думал, что если расскажу, каково мне на самом деле, то мои собеседники, наверное, закричат и убегут. А я не хотел расстраивать людей.

Так что я поболтал с этим парнем, который сказал мне, что брать интервью у меня будет женщина. «Просто подождите тридцать секунд, и вы будете в эфире».

Через несколько секунд женский голос спросил, что я чувствую в преддверии турнира.

– Жду с нетерпением, – ответил я. – У меня был хороший сезон, и бла-бал-бла…

Мне казалось, что я пускаю пузыри, и вру, вру, вру… это было неправильно. Я подумал, что несу ахинею. И вдруг я больше не мог это продолжать – я сорвался, и рассказал, что чувствую на самом деле:

– Я не хочу больше играть. Мне плохо. И я вовсе не жду этот турнир. На самом деле я не могу дождаться, когда же он окончится. Единственное, что меня радует – что это мое последнее соревнование и потом у меня будет три месяца, когда мне даже думать об этом не придется. Я просто не соответствую.

– О, – произнесла она. Тон ее голоса изменился – она превратилась из профессионала, опытного интервьюера, в живого сочувствующего человека. – Надеюсь, вам станет лучше, Ронни, я вам этого желаю.

– Спасибо вам большое, – сказал я.

Потом тот парень тоже сказал мне: «Да, мы все вам этого желаем, Ронни. Держитесь, мы надеемся, что вам станет лучше».

Как только я все это сказал, то сразу же ощутил, как огромная тяжесть ушла с моих плеч. Я наконец-то рассказывал, что испытываю, и это имело целительный эффект. До этого Дел был единственным, кому я мог довериться, зная, что это не пойдет дальше, и все не начнут спрашивать: «Что такое с Ронни?»

Дел сидел со мною, весь напряженный. Я знал, что он думает, что я несу? Но Дел никогда не скажет, что не нужно было этого делать, он просто не из таких. Он меня обнял, и сказал, что все будет хорошо.

– Но Дел, я чувствую себя так ужасно, – сказал я.

– У тебя депрессия. Я поговорил с людьми, и они все так считают. И твой врач сказал тебе то же самое. К черту этот турнир, начнешь принимать таблетки, и я верю, что все опять будет нормально. Это болезнь, и здесь нечего стыдиться.

– Дел, мне все равно, – ответил я. – Я уже перепробовал все – психиатров, врачей, Прайори, то, это – и мне по-прежнему дерьмово.

В первом матче в Шеффилде я легко победил Энди Хикса, но внутри я был полностью раздавлен. И после этого я понял: Шеффилд – не Шеффилд, но еще одного такого дня я не вынесу.

Я дошел до ручки и решил, что единственная надежда – Прозак. Я сказал Делу:

– Если нужно ехать обратно в Лондон, чтобы взять рецепт, то вперед.

– Давай я позвоню твоему врачу, – ответил он, – посмотрим, может, он пришлет рецепт сюда, чтобы не ехать. Но ты уверен, что хочешь этого?

– Уверен, – сказал я. – Сейчас снукер это наименьшее, что для меня важно. А что действительно важно – если и есть что-то, что может мне помочь, мне это нужно. И за этим я пройду на край земли. – Я был в таком состоянии, что попробовал бы что угодно.

Дел напомнил мне, что доктор говорил – это может вызвать тошноту, головокружение, и ощущение как под кайфом, и что это может повлиять на мою форму.

– На хрен снукер. Я хочу попробовать эти пилюли. Если они подействуют, то мне это нужно. – Я был в отчаянии и наконец-то решил, что здоровье важнее снукера. В тот год это могло бы стоить мне титула, но я так решил.

Впервые попробовав Прозак, я почувствовал, что у меня сорвало крышу. Я начал принимать это во втором раунде, против Дэйва Хэролда. На чемпионате мира матчи второго раунда состоят из 25-ти партий, разбитых на три сессии. Хуже всего мне было между полуднем и тремя часами дня, тогда таблетки по мне и ударили. Я стал таким свободным, никаких стрессов, но физически – не мог играть. Впрочем, потом я почувствовал себя лучше.

Этот легкий кайф от таблеток был восхитителен. Я подумал: вот так я хочу себя чувствовать все время. Ладно, пусть я буду не в состоянии играть, зато не будет больше всей тяжести мира на моих плечах.

Мой матч с Дэйвом комментировал Вилли Торн. Он сказал: «Ронни не выглядит заинтересованным». Мне и в самом деле было паршиво, но я почему-то выигрывал, не вдохновенно, а словно делая свою работу. Потом я смотрел это в записи, и Вилли говорил, что я делал такие удары, которые точно не следовало бы. В конце сессии он сказал: «Итак, Ронни ведет 10-6, вряд ли он может проиграть в такой ситуации». Можно было почти услышать, как щелкают мысли Вилли. «Секундочку, – добавил он. – Я только что сказал, что он играет неподходящие шары, но он сделал серии в 88, 96, 104, 110, 54, 62, 48 очков, и все это с пугающей быстротой. И мы думаем, что его игра далека от идеальной, и что он не выглядит заинтересованным!»

Я играл плохо, не забивал так, как хотел бы, но шары все равно падали в лузы, а я набирал по 80-90 очков непонятно откуда. Значит, все правильно. Должно быть, именно это и сделал Прозак – заставил понять, что победа есть победа, нравится ли тебе играть, или нет, кажешься ли ты заинтересованным, или нет. Стив Дэвис как-то сказал, что нужно играть в снукер так, словно важнее его нет ничего на свете, но на самом деле это совершенно не важно. Нелегко достичь такого равновесия, но во втором раунде я почувствовал, что у меня начинает понемногу получаться. Тревожность ушла, и я выиграл 13-6.

В четвертьфинале я играл против Питера Эбдона, два дня, причем в первый день у нас была утренняя и вечерняя сессии. Утренняя окончилась ничьей 4-4. На чемпионате мира нужно сыграть 16 сессий (это если выиграть турнир), и я ни проиграл ни единой. Худшим результатом была эта ничья 4-4. Никогда не понимал, когда говорили: «Просто играй сессию», зато понимаю теперь.

После этой ничьей Дел сказал:

– Результат! Результат!

– Думаешь? – спросил я.

– Конечно. Он не сможет играть лучше. Питер Эбдон потерял самообладание, а ты нет. Ты задал тон матча. Наверное, он чувствует, что это он должен был вести в счете, 6-2, возможно, так и должно было быть, но ты отстоял себя. Сегодня ты играл лучше, чем когда-либо.

Но я все еще не был убежден в этом.

– Думаешь? – повторил я.

– Рон, неделю назад мне бы пришлось утешать тебя после того, как ты проигрывал бы 7-1 или 6-2, но ты поборол это, и я тобой горжусь. Поверь мне.

Переломный момент в этой сессии случился, когда Питер сделал серию в 64 очка и попытался исполнить совершенно безумный удар, чтобы выйти на 147 – он положил восемь красных и восемь черных шаров. Но промахнулся и я закончил партию. Когда я увидал, как он делает этот удар, то понял – все! В обычном состоянии он бы его просто проигнорировал. Даже если есть возможность набрать максимум, гораздо важнее выиграть партию. Думаю, в этот момент он и сдался. Наверное, он думал: я знаю, что не выиграю матч, ну так хоть попробую сделать 147, и получу за них 150 тысяч. Такая сумма полагается за максимальный брейк. Я не зацикливался на этом и выиграл также и финальную партию сессии.

Все было нормально, но во время заключительной сессии, что игралась днем, мне снова стало плохо. Как только я начал играть, меня заколотило. Я толком ничего не видел и почти не ощущал свое тело. А Питер Эбдон в ментальном плане – один из самых сильных игроков, потому что он никогда не думает, что проиграл. Даже проигрывая 12-4, он все равно будет сражаться, словно счет 0-0. Питер выиграл первые две партии, и я подумал: ну вот, опять. Но потом я подумал: секундочку – я впереди с огромным преимуществом! Даже если я буду скакать вокруг стола на одной ноге или играть только одной рукой, все равно велика вероятность, что я наберу 50 или 60 очков и выиграю хотя бы одну партию. Только это мне и нужно. Может быть, это Прозак дал мне новое ощущение спокойствия и оптимизма, который, в свою очередь, придал мне сил, чтобы выполнить задание – показать чемпионскую игру. Я победил Питера 13-6, но к концу матча благодарил бога, что все это кончилось, потому что меня начало слегка шатать.

Мое настроение изменилось. Принимая Прозак, я просыпался утром, и думал: сегодня неплохой денек, а даже если и плохой, но не настолько, как бывало когда-то. Я даже стал выбирать удары иначе. Хотя пилюлю, которая бы заставила играть в снукер как чемпион, еще не изобрели, но Прозак дал мне уверенность и возможность думать о своей игре так, как думают о ней остальные игроки. Раньше, набрав 50 очков, я думал: вот черт, я не должен был потерять позицию, этот парень решит, что я дерьмо, раз не могу забить все шары, и в итоге играл какой-нибудь совсем безрассудный шар. Теперь я был счастлив, сделав неплохую серию, и играл отыгрыш. Я вновь крепко стоял на земле. Выигрываешь – молодец, но если промажешь – я тебя накажу. Благодаря этому мне не раз удавалось переломить игру. Впервые за пять лет я начал мыслить объективно. Темперамент мой тоже изменился. Я больше не думал: давай покончим с этим поскорее, я не хочу быть здесь, я хочу сидеть в номере, смотреть видео и есть китайскую еду из ресторана. Все стало просто: извлечем из этой сессии лучшее, пусть даже я и проиграю 5-3.

После матча с Питером я пошел домой и смотрел трансляцию по телевизору. Комментатор Джон Вирго сказал: «Это лучшая игра, которую когда-либо демонстрировал Ронни. Если он продолжит в том же духе, он победит». Я удивился – ведь я смотрел на себя, и думал: я не настолько хорошо себя чувствую. Но я знал, что Джон Вирго ничего просто так не скажет.

Я вышел в полуфинал, и теперь-то турнир действительно начался. Я уже трижды играл в полуфиналах, но дальше не проходил. Но даже так – твоя игра должна была быть хороша, раз позволила пройти так далеко. Столько партий и столько матчей, значит, тебя сложно победить.

В полуфинале я встретился с Джо Свэйлом. Он победил Марка Вильямса, вот так легла моя карта. Марк выиграл чемпионат мира годом раньше, и я ожидал, что буду играть с ним в полуфинале. Джо – игрок из квалификации. Однако нужно быть достойным даже просто попасть в Шеффилд, не говоря уж о том, чтобы пройти в полуфинал. Но я был счастливее от того, что играл с Джо, ведь Марк был чемпионом, номером один в мире, он очень сложный противник, особенно если играть с ним три или четыре дня. С Джо я знал, что сумею победить в восьми случаях из десяти. Против Марка – было бы пятьдесят на пятьдесят. Я подумал: вот реальный шанс попасть в свой первый финал чемпионата мира. В предыдущие три раза я проигрывал Эбдону, Хиггинсу и Хендри, и только один раз, в матче против Эбдона, я мог бы выиграть.

Я отнесся к этому так же, как и ко всем остальным своим матчам. Не ездил в Крусибл, разве что должен был играть, и не практиковался в Шеффилде вообще. В тот год я достаточно напрактиковался. Перед моим первым матчем против Энди Хикса, мы с Делом сидели в кино и смотрели фильм с Пирсом Броснаном. Это было в полседьмого, а в полвосьмого нужно идти играть. Не такую подготовку рекомендовал Дел, но я сказал, что буду все делать по-своему.

Против Джо Свэйла я сразу повел в счете 6-2, и это еще не очень хорошо играя. Я справлялся со стрессом, но особого куража не испытывал. Он набирал 40-50 очков, потом я забивал все остальное на 70, и это его ранило.

Вечерняя сессия был сыграна вничью 4-4 и счет стал 10-6. Мне хватало энергии, но уже начинало немножко дергать. Я не мог не думать, что ни разу не был в финале чемпионата мира, и что это было бы замечательно для отца и всей семьи. Я провел хороший сезон, уже выиграл четыре турнира, было бы здорово окончить его, пройдя в финал чемпионата мира.

Я регулярно беседовал с отцом, и рассказывал ему, что начал принимать таблетки. «Отлично! – воскликнул он. – Я по голосу твоему слышу, что ты изменился и могу сказать, что тебе стало гораздо лучше». Он меня подбадривал. «Ты там меня пугаешь, – сказал он. – Аура, присутствие, дальние удары. Ого! Да ты так эти дальние забиваешь! Я думал, он же этот бить не станет, нет? Просто хватал соседа за руку, когда ты забивал, и думал – о, нет! И шар попадал!» Отец был так рад.

Несмотря на нервы, я взял этот матч, 17-9, и был в восторге. Я вышел и дал интервью. «Как ощущения, Ронни?» Все этим интересовались, из-за того интервью, которое я давал на радио в начале турнира.

– Я чувствую себя превосходно. Безумно рад попасть в финал. Сегодня вечером буду смотреть, как сыграют Джон Хиггинс и Мэттью Стивенс, и жду не дождусь, когда же сыграю с победителем. Я просто не верю, что я здесь, я в восторге.

Мы с Делом пошли искупаться, а потом – на обед. Я по-прежнему не подходил к тренировочному столу. В прошлом я постоянно был одержим тем или иным ударом, испытывал новые приемы, выискивал разные мелочи, искал что-то, что дало бы мне уверенность, но в Шеффилде меня это больше не беспокоило. Я только подумал – чему быть, того не миновать; я в это верю. Мысли были четкими и ясными, и я больше не мучил себя попытками отработать какой-то новый удар. Я знал, что дополнительная разминка ничего не изменит, я ведь играю уже шестнадцать лет, и если я сейчас не знаю, как играть в снукер, то никогда не пойму. Конечно, замечательно иметь тренеров, которые говорят тебе, как сделать то или это, но в итоге все идет изнутри.

Эта моя новая философия была со мной до самого финала. Однако, сейчас я почувствовал, что нужно хоть немного потренироваться, потому что против Джона Хиггинса, моего оппонента в финале, проскочить не удастся. Я знал, что будет война, и что мне придется туго. Дел с этим согласился. Думаю, что он многое понял многое после того моего матча с Джоном Хиггинсом в полуфинале 1998-го года. Тогда он мне сказал: «В этом году ты выиграешь чемпионат мира».

Я ответил:

«Что ты имеешь в виду?»

«Я это знаю, – сказал Дел. – Тебя никому не победить».

Я никогда не разделял этого его убеждения, и проиграл Джону 17-9. После я сказал Делу: «Ты же говорил, что я выиграю».

«Глубоко в душе, – ответил он, – я думал, что ты ни в коем случае не можешь проиграть, но есть что-то в твоей голове, что не дает тебе этого достичь. Дело не в игре. Дело в тебе. – Он коснулся пальцем моего лба. – Вот эти шесть дюймов, там ты выигрываешь или проигрываешь. Рон, поверь мне, я годами наблюдаю, как ты играешь, никто больше так не играет. Только твоя голова виновата в том, что ты проигрываешь эти матчи».

«Нет, голова тут ни при чем, – возразил я. – Все у меня в порядке с головой, если игра хороша».

«Чушь, – отрезал Дел. – Никто не может играть хорошо все время. Ты должен выиграть матч в своей голове».

Через три года после этой беседы мы пришли в Театр Крусибл в восемь утра. Матч должен был начаться в три, и я сказал Делу: «Приедем туда пораньше, позавтракаем и немного прогуляемся у канала». Мне не было плохо, но слегка тревожило, что я решил нарушить принцип – не тренироваться. Может, следовало остаться в отеле и расслабиться. Но потом я решил: пошло все к черту, против Джона Хиггинса я должен играть хорошо. Я недостаточно силен в ментальном плане, чтобы выдавить его, а если я буду играть плохо, то мне не переиграть его плохую игру, он более сосредоточен, более методичен, чем я. Мой разум говорил мне, что для победы мне нужно вдохновение, и я был не против.

Мы пошли позаниматься пару часов. В некотором плане я даже пожалел об этом, но потом вернулся в отель, отдохнул, немного прогулялся и в два часа дня был уже готов и на месте. Там я минут пятнадцать разминался. Джон проходил мимо со своим другом, мы оказались у разминочных столов одновременно. Я наблюдал, как он играет, и казалось, что он забивает хорошо.

Часть меня все еще спрашивала, а достоин ли я быть в финале? Другая же часть говорила: а с чего это я это спрашиваю? Ты здесь, так что получай удовольствие. Однако, в финале чемпионата мира получать удовольствие сложно, у меня лично не получилось.

Я начал неплохо. В первой партии я позволил ему выйти вперед, он набрал 30 очков и чудесно играл. Ну вот, подумал я, сейчас он окончит партию, просто сиди и терпи. Но он промахнулся по красному в среднюю лузу и все застонали. Я не ожидал, что подойду в этой партии к столу. Это был дальний удар, я решил, что если промажу, то это плохой знак. Удар был нелегкий, я не был уверен, но ударил, попал, а потом сыграл черный. Я выиграл эту партию, набрав 80 очков.

И после этого все устроилось. Хотя я не был доволен своей техникой, шары катились в лузы и у меня все получалось. Играл стратегически, не промахивался по легким шарам. Если нужно было делать отыгрыш, я его делал. Перед перерывом я вел 3-1.

– Ну, что думаешь? – спросил я Дела.

– Хорошо. Серьезно. Сильно. Как по мне, у тебя все получается.

– Но я этого не чувствую, – сказал я. – Мне паршиво.

– Продолжай делать, что делаешь, – ответил он. – Понимаешь? Просто продолжай, и все, – повторил он. – Хочешь чашечку чаю?

– Да, с удовольствием.

– Закурить?

– Да, было бы здорово.

– Печенья?

Он ушел и вернулся с печеньем и чаем. Прямо как родная мама и нянюшка.

– Какую газету изволите?

– О, принесите нам «Мэйл» и «Сан», Дел?

– Массаж?

Он такой веселый. Никто не смешит меня так, как Дел. Он для меня все сделает, вплоть до того, что часами будет растирать ноги. Его жена даже немного ревновала, думаю, он и ей теперь массажирует ноги по часу.

Мы поболтали минут пять, потом перерыв окончился.

«Так, сосредоточься. Он попытается отыграться. Будь готов».

Я вышел, сосредоточился и выиграл следующие две партии. Теперь я думал о победе. Играя не особо хорошо, я вышел вперед 5-1: осталось еще 13 партий для победы. Сессия окончилась со счетом 6-2. Я немного расстроился, потому что надеялся на 7-1. Есть большая разница, впереди ты на четыре партии, или на шесть.

– Слушай, – сказал Дел, – ты бы хотел вести в счете 6-2 уже на старте?

– Черт возьми, конечно, – ответил я.

– Так будь доволен тем, что сделал, потому что ты играл хорошо.

Мы вернулись в отель. Я сказал Делу, что не хочу ни посетителей, ни телефонных звонков. В Шеффилде я никогда не разрешаю звонить себе в номер: телефон отключаю, и если что-то нужно – звонят Делу, а он мне передает. Ко мне никто не прорвется и не нужно думать, что я должен кого-то развлекать. В 2001-м ко мне приходил Дел, мы болтали, смотрели видео или что-нибудь по телевизору, перекусывали – цыпленок или салат, немного углеводородов для нормального функционирования – и таблетка Прозака после завтрака.

К полуфиналу я уже привык к Прозаку, так что не переживал насчет своих ощущений во время игры. У меня появилось намного больше энергии. Я выиграл первую партию вечерней сессии и повел 7-2, хотя это и была одна из самых ужасных партий по качеству снукера. Мы оба постоянно промахивались, это раздражало. Это же финал чемпионата мира, в конце концов, а публика, должно быть, уже спрашивает, мы собираемся забивать, или нет? Но так и бывает – все время играть хорошо в матче из 35-ти партий невозможно. Приходится ждать, когда все наладится, и прорываться через плохую форму. В прошлом я часто проигрывал матчи, потому что не давал себе возможности этого дождаться; я так себя вымучивал, что когда все наконец приходило в порядок, было уже слишком поздно и разрыв слишком велик. Но сейчас плохая игра была не настолько уж плоха – я минимизировал ущерб.

Однако этот приступ продолжался, я проиграл следующие три партии и к перерыву мое преимущество составляло всего две партии: 7-5.

Я спросил Дела:

– Что происходит? Мне что, кошмар снится? Я не могу забить какой-то гребаный шар.

– Просто держись, – сказал он. – Ты играешь неплохо. Ты промахивался, но и он промахивался. Он сейчас начал забивать, так что просто будь готов.

Я вышел и выиграл три партии подряд, сделав две серии по 90 очков и сенчури. И мне было опять паршиво: исполнение не было правильным, мне все надоело, шары не попадали, куда я хотел. Очевидно, я опять слишком многого от себя требовал.

Джон выиграл последнюю партию сессии, но я был рад счету 10-6, потому что при 7-5 я сидел в раздевалке и проклинал все на свете, убежденный, что проиграю.

После сессии я вернулся в отель, вместе с Майки Кефалем и Делом и был так спокоен, что это даже пугало. Мы решили выпить чего-нибудь безалкогольного на ночь, и я сказал: «Он такой замечательный спортсмен, этот Джон Хиггинс». Это правда, потому что в некоторые моменты матча ему точно хотелось сломать кий себе об голову или закинуть его куда-нибудь подальше. Джон великий игрок, но в той первой партии он промахивался по таким шарам, которые положил бы с закрытыми глазами. В принципе, я тоже промахивался, но для меня это было меньшим сюрпризом. Джон известен как самый серьезный игрок, и видеть его в таком состоянии было ужасно. Я столько раз думал, что мне конец, потому что с Джоном второго шанса обычно не бывает – давил на себя, потому что сам так высоко вознес Джона в своих глазах. А он продолжал предоставлять мне шансы. И он ни разу не проявил эмоций. Когда он промахивался, то просто садился обратно в кресло, а не играл на публику, как это делают некоторые игроки (Марк Вильямс часто аплодирует самому себе, когда делает плохой удар, а Стивен Хендри иногда говорит «Спасибо», когда неудачно подбивает. Публика думает, это забавно, но оппонента это здорово раздражает). Джон никогда такого не делал, никогда не показывал толпе, что ему жутко не повезло, и единственная причина, по которой я у стола, это то, что он играл плохо. Я его за это действительно уважаю.

Но в финале я ни разу не подумал, что Джон такой классный парень, что я хочу проиграть. И перспектива давать послематчевое интервью меня больше не ужасала (как это было в Шотландии).

В воскресенье я еще увеличил разрыв – с 10-7 до 14-7, сделав серии в 138, 90, 50 и 50 очков. При счете 14-7 Джон подошел к столу и я подумал: все честно, я свое получил, теперь очередь Джона. Он промахнулся по черному, элементарный удар, и я мгновенно вылетел из кресла. Все шары выстроились как по заказу, ни один не стоял у борта, пока я буду аккуратен, все будет хорошо. Был один хитрый дальний удар по красному, но не особо проблемный. Я по нему промазал. Джон вскочил со своего места и забил все оставшееся, 14-8. Когда он выиграл следующие две партии, я запаниковал. В конце концов, я сейчас мог стать в глазах людей вторым Джимми Вайтом – лучшим игроком, который никогда не выигрывал чемпионат мира. Джон его уже выигрывал и был номером первым в мире.

Я вернулся к себе в ужасном состоянии. Дел сказал перед уходом, что мне нужно прилечь и выпить. Я лежал в кровати, когда раздался стук в дверь.

– Что такое? – крикнул я.

– Это я, Дел. Я только что говорил с врачом.

Я его впустил.

– Что это означает, что ты только что говорил с врачом?

– Пожалуйста, Ронни, просто позвони с ним и побеседуй.

– Что он собирается мне сказать?

– Он хочет, чтобы ты принял еще одну таблетку, – сказал Дел. – Доктор смотрел матч по телевизору. Он увидел, что твой уровень концентрации падает. Ты угасал.

– Что ты имеешь в виду, «угасал»?

– Просто поговори с ним, пожалуйста, – повторил Дел.

– Я никому не буду звонить.

Дел умолял меня: «Пожалуйста, Ронни, пожалуйста». В итоге я согласился позвонить.

– Хорошо, доктор Ходжес?

– Здравствуйте, Ронни, – сказал он.

– В чем дело? – я решил, что нужно быть кратким.

– Я наблюдал за вашим прогрессом на протяжении всего турнира, – сказал он, – и вы играли фантастически, но я заметил в конце сессии, что вы начали немного сбиваться. Это не повлияет на снукер, но повлияет на вашу способность оставаться в форме. Думаю, вам нужно принять еще одну таблетку. Примите одну сейчас, и через полтора-два часа вам станет лучше.

Было примерно шесть вечера, и он был прав. Я действительно стал невнимателен. Поэтому я принял таблетку. Мы попрактиковались, и Дел спросил, как я себя чувствую. «Нормально, – ответил я. – Неплохо. Просто иду туда и попытаюсь получить удовольствие». Я все еще чувствовал усталость.

Организаторы сказали, что мы с Джоном должны вместе пройти по дороге, с вершины Театра Крусибл, через толпу, а не просто выйти из-за занавеса. Мы поднялись, и я очень нервничал. Ведь это была финальная сессия, когда решается все. А на Крусибле все еще и преумножается во много раз, потому что это большой турнир. Промажешь по красному – и топа сходит с ума. Этого нельзя не ощущать. Но вдруг я словно проснулся и ощутил прилив энергии.

Я выиграл первую партию и вышел вперед 15-10. Потом счет стал 15-11, 15-12, 16-12. Может, самочувствие было и неплохим, но снукер был ни к черту. После перерыва Джон вышел и начал забивать шары, играя действительно блестяще. Он набрал 60 очков и выиграл партию, но потом вдруг уступил место мне и я набрал 60, выиграв следующую. При счете 17-13, когда всего одна партия отделяла меня от титула чемпиона мира, я сделал серию в 40 очков или около того, отыгрался, а Джон промахнулся и опять уступил мне место. Я забил пару красных и черных, посмотрел на табло, подумал, что мне нужен еще один красный – и Джон пожмет мне руку. Я уже начал обдумывать, что скажу в своей речи, вместо того, чтобы сосредоточиться на ударах. Кубок уже лежал у меня в руке. Я промахнулся по простому красному и отошел жутко расстроенный. При той позиции, что я оставил Джону, он не мог промахнуться. Это судьба, решил я: мне не суждено выиграть чемпионат мира. Джон забил все, и счет стал 17-14. Перед окончанием матча Джон начал играть великолепно. Он учуял запах крови, и я знал, что мой промах его вдохновил. Давление возросло, хотя я и был впереди. От мыслей о благодарственной речи я перешел к завтрашним газетам, с заголовками «КАК ОН МОГ ПРОИГРАТЬ?» и ко всем интервью, которые я вынужден буду давать – мне будут напоминать о том злополучном красном и заставлять объяснять, как это случилось.

Джон разбивал в следующей партии. Я промахнулся по дальнему красному и не успел оглянуться, как он набрал 40 очков. Все было замечательно, а потом он не забил прямой красный шар. Все поменялось местами. Теперь уже я не ожидал, что подойду к столу, но я должен был постараться изо всех сил. Я сделал лучший брейк в моей жизни, 80 очков, и выиграл чемпионат мира.

Этот матч закалил мой характер как ничто другое. Он стал доказательством, что я могу выигрывать в стрессовой ситуации. Как только я забил желтый – я знал, что выиграл, а потом я забил зеленый, коричневый, синий и розовый, и положил кий на стол. Это было невероятно. Джон пожал мне руку, и сказал лучшее, что можно было только представить: «передай своему отцу, что я очень рад за тебя и за вашу семью».

– Ты лучший, – сказал я ему в ответ. – Забудь снукер – мне не нужно говорить тебе, что ты великий игрок. Но я очень, очень уважаю тебя как человека. Ты джентльмен, на все сто процентов.

Мы всегда хорошо ладили, потому что мы похожи. У Джона очень крепкая семья, и у меня тоже. Мы вышли из одинаковой среды, и знаем, что семья важнее, чем менеджеры и пресса.

Когда я выиграл, моей первой мыслью было: а где же мама? Она должна быть где-то здесь. Я видел, как она обнимается с Бьянкой. Мама подбежала ко мне, в ее глазах стояли слезы, она не могла поверить в происходящее.

Свершилось все, о чем я мечтал. Я желал взять кубок, и впервые в жизни мне захотелось его поцеловать. Моя сестра Даниэль со своим парнем тоже подбежала ко мне. Она не видела, как я выиграл, застала меня уже с кубком, и тоже начала плакать. Мы не всегда были близки, но в прошедшие пару лет мы многое вместе прошли.

– Почему ты плачешь? – спросил я.

– Я так тобой горжусь. Я так рада. Ты просто молодец.

– Ну тогда подойди и обними меня, – сказал я. – Давай! Хватит плакать. Мы все счастливы. Приходи в раздевалку, я там тебя жду.

В раздевалке собрались мама, Даниэль, Дел, Джимми Вайт, Ронни Вуд со своей женой Джо, все набились в крохотную комнатку, поднимали кубок над головой и сходили с ума. Я там был самым спокойным.

Джимми вернулся из отпуска ради финала, и я был так польщен, увидев его здесь. В то же время, мне было безумно жаль, ведь он был так близок к победе на чемпионате мира. Это очень много для него означало, он отчаянно желал победить, но проиграл в шести финалах. Мне хотелось отдать ему кубок со словами «Вот, это тебе на год». Если и есть что-то, чего я ему страстно желаю – это победить на чемпионате мира, и быть там, чтобы пожать ему руку и потом отпраздновать вместе с ним. Я знаю, это бы ему помогло, потому что помогло мне. Это похоронило множество демонов. Если бы я закончил карьеру, ни разу не выиграв его, надо мною всегда присутствовала бы тучка – «а был ли я достаточно хорош?» Несмотря на все мои победы, я всегда бы думал, что мне не хватило духу, чтобы выиграть самый значительный трофей. И для этого действительно нужно иметь и силу воли, и смелость, и удачу.

Дел ухмылялся так широко, что его лицо разделилось на две части. Он крепко меня обнял и поцеловал в щеку.

– Молодец! – сказал он. – Радуйся! Я тебя люблю.

– Я тебя тоже люблю, – ответил я.

Мы вернулись на сцену и внезапно Дел, который всегда был таким спокойным, запаниковал – «Мы должны выйти к прессе, должны это, должны то…». Я не мастак выступать для ТВ и давать интервью, но Дел сказал: «Это нужно, и это справедливо по отношению к поклонникам, которые заплатили деньги». Инстинкт говорил мне, что нужно возвращаться в отель, пропустить пару рюмок, и начать вечеринку, но в Деле возобладал здравый смысл, и он настоял, чтобы мы сделали все, что должны были.

Осталась только одна тревожная мысль – ужин. Я опять подумал, что так счастлив, что могу просто встать и сказать «Спасибо» и больше ничего не нужно говорить. Мы вернулись в отель, и я даже не переоделся. Джон Хиггинс был в элегантном костюме с галстуком, а я – по-прежнему в своей жилетке. Последним, что я хотел, было переодевание.

Джон произнес действительно веселую речь: «Когда мы били подростками, – сказал он, – все вокруг говорили о Ронни О’Салливане. Я был в Шотландии, он – в Англии, я только и хотел, что посмотреть, как он выглядит и как играет. В конце концов я его увидел, и не мог поверить, что ему всего четырнадцать – у него была длинная борода, ростом он был почти шесть футов, и делал сенчури брейки играючи. Я его оглядел с ног до головы, и решил – не может ему быть четырнадцать, вот двадцать восемь, это да».

Все засмеялись, а мне это напомнило, как мы впервые встретились с Джоном, и как он разбил меня в Престатине. Примерно через месяц после этого он выиграл наибольший юниорский турнир – Ворлд Скай Метер Мастерс, победив меня на пути. Потом с ним подписал контракт Йен Дойл. Вот и все – мы стали соперниками. Я был с Барри Херном, англичанином, а Джон – с Йеном Дойлом, шотландцем. У Барри был Стив Дэвис, у Йена – Стивен Хендри. Они были самыми заклятыми противниками, постоянно сравнивали меня с Джоном, и все спрашивали, кто же из нас первым выиграет чемпионат мира. В итоге первым оказался Джон, а вскоре за ним – и я.

Когда я вышел для своей речи, меня представили: «А сейчас – чемпион мира 2001 года…». Все аплодировали и кричали. Мне было просто замечательно, спокойно и свободно. Я весь вечер ни капли в рот не брал, и слова просто полились, спонтанно. После того, как я рассказал, как я восхищаюсь Джоном, игроком и человеком, я всех поблагодарил, и сказал, что иду праздновать.

После речей я пошел в бар с мамой, Даниэль, Джоном и его семьей. К двум часам ночи Джон напился, да и я не отставал. Мама тоже набралась. Отец Дениз, девушки Джона, был лысым, и мама все время шлепала его по лысине. Если она пьяна, ее немного заносит, и она может сказать все, что угодно. Вот она и говорила ему: «Ооо, у вас такая замечательная голова, дайте мне ее поцеловать», и она целовала его лысину и шлепала по ней. Ему тоже нравилось, потому что он сидел с широкой улыбкой на лице. Мы все смеялись. Это была такой чудесный вечер.

Примерно в шесть утра я сказал: «Мне пора, я совсем разбит». Я шел домой с мамой, Делом, и мамой Джона Хиггинса. Его мама и моя распевали по дороге все песни, которые знали. Мы дошли до конца дороги, и мама Джона сказала: «Молодец, я рада за тебя. Хотя я, конечно, хотела бы, чтобы победил мой Джон, но если не он, то чтобы это был ты».

Позже в тот же день я впервые после победы говорил с отцом. Я добрался домой в шесть утра, причем вел машину весь путь от Шеффилда, и теперь готовил для всех спагетти – у меня как раз было кулинарное настроение – и тут зазвонил телефон. Мама взяла трубку. Это был папа.

– Поверить не могу, – сказал он. – Я словно стал в десять футов ростом. Это просто нереально. Я с полуночи до восьми утра слушаю новости каждый час: «Новый чемпион мира Ронни О’Салливан». Как ты это сделал? Ты играл великолепно. Я так рад, я теперь уже ничего не хочу.

– Я приду навестить тебя на следующей неделе, папа, – ответил я.

Даже несмотря на то, что он был в тюрьме, казалось, что мы сделали это вместе – что мы по-прежнему команда. Я вспоминал, как много лет назад он приходил в клуб, посмотреть, как я тренируюсь, и как переехал в другой дом, только для того, чтобы можно было сделать для меня снукерную комнату. Наше партнерство раскололось, когда он сел в тюрьму, и я думал, хватило бы мне веры в себя, если бы он меня не поддерживал. В итоге я доказал, что хватило.

Мы все были так взволнованы, но я всего лишь хотел посидеть и поговорить с тем, кто был рядом со мною все эти две с половиной недели: Делом, моими приятелями Доном и Ронни, и Майки Кефалем. Если бы мне предоставили выбор, я бы просто сидел с ним в гостиной, несколько часов, и беседовал о том, что мы сделали. Однако мы смогли это сделать только через несколько дней. Столько всего произошло: турнир, паники Дела, моя депрессия, таблетки, я чувствовал, что это мой год.

Через две недели мы играли следующий турнир, Мэтчрум Лигу в Инвернессе, и у меня не было времени, чтобы толком пообщаться с Делом и Майки. Я прибыл на турнир и зарегистрировался в отеле. Всего в здании было 29 этажей, я жил на 28-м. Туда никто не мог подняться без ключа.

– Они должны всех сюда переселить, – сказал я Делу.

– Нет, я на девятнадцатом, – ответил он.

Я позвал его в свою комнату:

– Дел, зайти ко мне, и посмотри мой номер, – попросил я. В номере был телевизор, холодильник и большое кресло-качалка. – Зачем это все?

– Затем, что ты чемпион мира, – ответил он.

– Ты шутишь!

Но он был прав. С тех пор на каждом турнире мне предоставляли полный набор в отеле. Странно, чем более успешным ты становишься, тем больше все хотят тебе всего надавать. И чем больше ты можешь себе позволить, тем больше все хотят тебе это подарить. Мне это кажется неправильным.

Даже несмотря на то, что Мэтчрум Лига – незначительный турнир, я хотел играть и с нетерпением ожидал начала. В полуфинале я должен был играть с Джоном Хиггинсом, и я победил его 6-3. Ни один из нас не демонстрировал действительно хорошей игры, но моя вера несла меня вперед. Я все еще боролся со своей техникой, с тем, что я приобрел в 14, 15 или 16 лет, но играл более уверенно и с большим опытом.

В финале я победил Стивена Хендри 9-7. Ему в этом матче не везло, он должен был повести 8-5, но я сделал 7-6, а потом выиграл два из оставшихся трех фреймов. Победа вошла в привычку, я ожидал, что выиграю, даже если был не в лучшей форме.

Ну а пресса, что неудивительно, опять интересовалась, ощущаю ли я разницу в своей игре и в самом себе.

– Если честно, – ответил я, – я просто хочу получать удовольствие. Не могу поверить, что выиграл чемпионат мира. Хочу отдохнуть от снукера летом, расслабиться и повеселиться. – В то время я выздоравливал, поэтому искал возможность жить духовно. – Я просто хочу жить этим моментом. Неважно, что будет завтра или через месяц, и что было вчера – тоже неважно. Это мое путешествие. И я не знаю, что случится через три или четыре месяца, не знаю, буду ли я играть в следующем сезоне, но это великолепное ощущение, и я работал для этого всю жизнь.

Пресса ко мне хорошо отнеслась. Я честно дал несколько интервью, но думаю, что большинство было довольно. Конечно, газетчики писали обо мне всякие гадости, но в общем я этого заслуживал. Они задевали меня, но именно это мне и было нужно – статьи, кричащие: «Ронни, прекращай дурью маяться!». После всех этих интервью Текс Хеннесси, который как-то раз приглашал меня на обед, и помог прочистить мозги, когда мне это было нужно, подошел ко мне, и сказал: «Ты даже не понимаешь, как ты меня обрадовал. Этого хватит на целый день и на целый год».

В тот сезон, когда я выиграл чемпионат мира, я выиграл еще три турнира до Рождества, вышел в еще один финал и в пяти турнирах дошел до полуфинала. Потом я три или четыре турнира ничего не выигрывал, а затем взял Айриш Мастерс, чемпионат мира и Лигу Мэтчрум. Так что в целом за тот сезон я выиграл шесть из двенадцати турниров, в которых принимал участие. Это был второй по успешности сезон для снукериста (Стивен Хендри как-то выиграл за сезон семь турниров). Я так этим гордился.

А поводом для особой гордости было осознание того факта, что я играю в снукер тогда, когда конкуренция и стандарты высоки невероятно. Сейчас победить на чемпионате мира куда сложнее, чем когда свои титулы выигрывал Стив Дэвис. Сегодня нужно побить Хендри, Вайта, Хиггинса, Эбдона, Догерти, ну и меня тоже. Самородок по-прежнему был моим героем, но в его время можно было выиграть чемпионат мира, переиграв в финале Дага Маунтджоя. То была другая эра.

Стив Дэвис выиграл свой последний турнир, Бенсонс в 1997-м. В четвертьфинале он победил Стивена Хендри, в полуфинале – Кена Догерти, и в финале – меня. Я знаю, как много это для него означало. Он словно вернул прошлое, и все увидели, что он по-прежнему игрок высочайшего класса и может соревноваться с молодыми на равных.

Второй мой сезон по успешности был в 1997-м, когда я выиграл четыре турнира и на еще паре прошел в финал. Я выиграл Таиланд Мастерс, Герман Оупен, Айриш Бенсон-и-Хеджес и Мэтчрум Лигу: ни один из них не был значительным событием. Выиграть шесть титулов, включая Чемпионат мира – для меня это было точно сном. В последующие два сезона я не смог этого повторить.

Я просыпался утром и видел кубок чемпионата мира. Я смотрел на него и думал: поверить не могу, что он у меня в комнате. В следующем сезоне я выиграл чемпионат Великобритании, так что у меня стояли кубки с чемпионата мира и с чемпионата Великобритании – два наибольших трофея в снукере – рядышком, у мамы в гостиной. Это так радовало.

В сезоне 2001-2002 я выиграл один турнир и прошел еще в пару финалов. Конечно, это не сравнить с предыдущим сезоном, но я знаю, что и этому следовало радоваться. Если ты выигрываешь один большой турнир за сезон – ты молодец. Даже Стивен Хендри и Стив Дэвис, когда были на пике, могли по полтора года не выигрывать. Ну а больше всего меня в том сезоне радовала моя уверенность. Даже когда я не выигрывал, я все равно проходил в четверть финалы и полуфиналы, так что постоянно был в двух шагах от победы. Самое смешное – я чувствовал, что играю лучше, чем в предыдущем сезоне, когда выиграл шесть турниров. Может быть, главное различие в том, что теперь я знаю, как нужно играть, когда выхожу на матч.

Защищать свой титул чемпиона мира было сложно. Мне говорили, что ни один из выигравших впервые не мог удержать его в следующем сезоне. Но я чувствовал, что смогу. Я этого хотел, но не настолько сильно, как за год до этого. И только месяц спустя после своего проигрыша Хендри в полуфинале я осознал, как же меня подкосило то, что я не выиграл чемпионат мира во второй раз.

Утешением стал мой номер первый в мировом рейтинге, но я хотел быть и чемпионом мира, и первым номером одновременно. Рейтинговая система базируется на результатах за два года, так что считался и тот сезон, когда я выиграл шесть турниров, и следующий, когда выиграл два. Все восхитительно, но я не был полностью доволен без титула чемпиона мира. Мне пришлось многому научиться благодаря этому, так что когда я оказываюсь в такой же ситуации, то не становлюсь самодовольным, и не начинаю думать: да все нормально, что бы проиграл, можешь расслабиться, ты хорошо потрудился, и стал первым номером.

Я не говорю, что не желал разгромить Стивена Хендри в полуфинале. Я четко дал понять в интервью, как сильно я этого хотел. Но в итоге, возможно, частично из-за моих слов, он захотел победить больше, чем я. Так что я собственными руками себя свалил. С моей стороны было глупо говорить такое, потому что это завело и вдохновило Стивена, а я вылез на рожон, чтобы меня скинули. И он это сделал. Если бы я мог вернуть время вспять, то ни за что не сказал бы этого. Возможно, у меня было бы уже два мировых титула, если бы я держал рот на замке.

Перевод: Юлия Луценко
Источник: Ronnie: The Autobiography of Ronnie O’Sullivan with Simon Hattenstone, Orion, 2004