Глава 6. Под откос
Использование материала разрешается только при условии наличия активной ссылки на Top-Snooker.com в начале текста.
Текст предназначен для ознакомления и не является источником извлечения коммерческой выгоды.
Я хорошо запомнил, как мама и папа развлекались вместе, я знал, что они могут себе это позволить, они были преуспевающими людьми. Так что для меня это стало символом успеха. Однажды, думал я, когда я добьюсь успеха, я тоже буду ходить в ночные клубы. Я смотрел на молодых ребят, которые многого добились – кинозвезд, и музыкантов – зачастую они были шумными, грубыми и заносчивыми. Достаточно скоро и я стал таким. Я был несносен. Я был новичком в квартале и считал, что могу поступать, как хочу. Это были мои «Лайам Галлахеровские» дни. Я заразился мыслью, что должен быть «плохим парнем», что я – третий из братьев Галлахеров (точнее, четвертый, но вы понимаете, что я имею в виду) и где бы я ни появился, мне нужно было создать проблему. А иначе это повредит моей репутации.
Я смотрел на братьев Галлахеров. Тогда они только-только добились огромного успеха и я считал, что они постоянно затевают драки или посылают людей на ***. В отношении Лайама это справедливо, но Ноэль вовсе не такой агрессивный. Он сказал мне:
– Мне говорят, что ты похож на меня.
– Мне тоже говорят, что я похож на тебя, – ответил я. К сожалению, я гораздо больше похож на Лайама, но я не упоминал об этом при Ноэле.
Мы выпили пива и еще много чего, и проговорили два часа. Я его, должно быть, просто замучил.
Это была тусовка знаменитостей – самая сумасшедшая из всех, что случались в моей жизни. Там были все – Мик Джаггер, Ронни Вуд, Джулз Холланд, Кейт Мосс и Ноэль. И это был один из лучших вечеров в моей жизни. Предполагалась костюмированная вечеринка, но я не хотел выглядеть идиотом, поэтому явился в джинсах и футболке, с Джимми Вайтом и Дэвидом Грэем (снукеристом, не певцом). С Джимми мне предстояло играть через два дня в Кубке Чемпионов. Когда мы пришли, все вокруг двигалось, горячее и потное, и Джимми не хотел оставаться слишком долго. В воздухе плавал сигаретный дым, музыка гремела и царил полный хаос. Я сказал ему, чтобы он не дурил, вечеринка просто чудесная. «Давай, Джимми! – сказал я. – Расслабься, встряхнись, мы проведем отличный вечер. Я же играю с тобой в воскресенье, так что мы в одной лодке». Несмотря на то, что я говорил, мы оба знали, что не должны там быть. Потом я подумал, а и хрен с ним. Часто вам удается погулять с Миком Джаггером?
Джимми в конце концов ушел, но я к тому времени уже выпил и даже этого не заметил. Так что я остался с Дэвидом Греем и ощущал себя немного неловко, потому что я не слишком хорошо знал окружающих. Мы сидели у бара, выпивали и тихо обсуждали звезд, пока я не заметил Ноэля Галлахера. Я закричал: «Ноэль!», он оглянулся, но не увидел, кто его зовет, а я оробел и ничего не сказал. Потом, когда он шел обратно, я опять крикнул, «Ноэль!», и он увидел меня, «А, это ты, приятель». Он подошел к нам, и заговорил. Кажется, его тогдашняя жена Мег как раз была беременна. Я очень долго расспрашивал его о его брате и рассказывал, как я люблю музыку, ну и все такое. Потом, ни с того, ни с сего, он спросил: «Сколько ты стоишь? » Вот бля, подумал я, и что это за вопросик? Папа велел мне никогда никого не спрашивать о том, сколько они зарабатывают на жизнь и сколько они стоят. Странный вопрос, особенно когда мы весело болтали и смеялись, едва зная друг друга. А когда кто-то заработал 100 миллионов фунтов, чувствуешь себя немного жалко, разве что у тебя самого имеется как минимум миллионов 30, правда? Так что я просто рассмеялся в ответ.
Пару часов спустя он сказал, что должен идти, потому что его жена Мег не очень хорошо себя чувствует, и действительно, выглядела она не лучшим образом. Мы обменялись номерами, я как-то ему даже позвонил и оставил сообщение на автоответчике. Но он мне не перезвонил, так что я подумал: не буду же я его доставать, ему и так этого хватает, пусть все так и остается. Но он был отличным парнем – даже несмотря на то, что спросил, сколько у меня денег.
Ронни Вуд, с которым я пару раз до этого встречался, подошел ко мне немного позже.
– Эй, ты же играешь с Джимми в воскресенье, да?
– Да, – ответил я, – только у него никаких шансов. Он в 11 должен быть в кровати.
В 4 утра я ушел с Джейми, сыном Ронни. Он с приятелями снял пару комнат в Гросвеноре. Помню, как выглядывал из окна, и думал: и как сюда солнечный свет доходит?
Когда я развлекаюсь, то всегда хочу, чтобы это не кончалось, но в то утро я чувствовал себя ужасно. И где-то в глубине – знал, что на следующий день должен явиться на матч с Джимми. Было уже 9 утра, мы с Дэвидом заехали в дом к моему приятелю, вздремнули пару часиков и вернулись домой.
Мама посмотрела на меня и поняла, в каком я был состоянии.
– Ты в порядке? – спросила она. Хотя и знала, что совсем не в порядке.
– Я должен идти, – ответил я, – потому что я заказал номер в отеле и у меня интервью.
Она знала, что я был на гулянке, особенно когда увидела, что Дэвид все в том же костюме, что и накануне.
Дэвид – хороший игрок. В то время он особо не блистал, но сейчас он 17-й в мире. И только после того, как перестал шляться со мной и Джимми, сумел добиться успеха! Он приехал со мной в Кройдон, мы зарегистрировались в отеле и проспали с пяти вечера до девяти утра следующего дня. Я должен был играть с Джимми в одиннадцать.
Это был худший матч, когда-либо показанный по британскому ТВ. Ко мне потом походили и говорили: «Это был такой ужасный снукер, что мы думали, это подстроено». Ну и моменты там были! В первом фрейме я вышел к столу и набрал 4 очка, Джимми сделал 11, я сделал 6, Джимми взял 1, я набрал 18. Я выиграл партию с серией в 22 очка через черный шар. Два фрейма ушло на то, чтобы я начал приходить в себя. В конце концов, я выиграл матч 4-2. Джимми, должно быть, тошнило. А может, ему и вправду нужно было быть в кровати в 11 вечера, как я говорил Ронни Вуду.
У Ронни Вуда была комната для снукера в его доме в Кенсингтоне, и мы с Джимми обожали проводить там время.
Я всего пару раз встречался с Китом Ричардсом, но он один из самых приятных людей, которых я когда-либо знал, что оказалось сюрпризом после всего того, что мне доводилось слышать о нем. Однажды, когда я играл с Джимми в доме Ронни, то увидел у него на стене гитару с огромной дырой.
– Видишь эту гитару? – спросил Ронни.
– Ага.
– На ней играл Кит, а я сказал ему, что это гитара Мика. Он сказал: «Хрен, я никогда не играл на гитаре Мика», положил на нее подушку и выстрелил в нее!
В гитаре застряли перья, так что я уверен, что история правдива. Услышав это, я подумал: когда увижу этого чудака, лучше следить за тем, что говорю, быть вежливым и милым, «Да, Кит, нет, Кит», чтобы сохранить мир.
В тот вечер мы приехали к Ронни примерно в 3 ночи, после того, как играли показательный матч в Блэкберне. Я промок до нитки под дождем, мы с Джимми были в наших костюмах, хуже не придумаешь, что надеть, и несли какую-то чепуху. Рассказывали, что будем делать в будущем сезоне – если сумеем прийти в чувство – но мы и вправду были просто парочкой лунатиков, ожидающих следующей вечеринки. Я знал, что могу приехать к Ронни в любое время, постучать в дверь и остаться ночевать. К тому времени, как мы прибыли, Джо, жена Ронни уже давно спала. Мы остались до шести утра и играли в снукер – я, Джимми и Ронни. У него самая шикарная снукерная, какую я видел в жизни: потолок такой высокий, что его почти не разглядеть, мягкие кресла и вообще – неимоверно уютно. Ронни – неплохой игрок – он может делать серии по 20 очков – и он любит игру. Он мечтает сделать сенчури брейк, и я даже пытался давать ему уроки, но это сложно, потому что я толком не знаю, как сам это делаю.
В конце концов, на рассвете я пошел спать. В комнате было полно бутылок и стаканов, полный разгром и я сказал Ронни: «Я должен помочь навести тут порядок». А он ответил: «Не переживай, просто иди спать».
Я проснулся в обед, спустился, и все сияло. Я сказал Ронни: «Чтоб меня, твоя Джо не скучает, она просто невероятна».
– Не-а! – сказал он. – Мы вызвали уборщиков. Ничего такого мы сами не делаем.
Уборщики появились где-то в 10 утра, Ронни еще спал, они вошли, навели порядок и ушли.
На следующий день пришел Кит Ричардс. Мы пропустили по паре стаканчиков и перешли в снукерную. Ронни сказал: «Я хочу, чтобы ты показал Киту, как ты играешь в снукер». Так что мы с Джимми сыграли там 11 партий – он сделал шесть сенчури, а я пять. Я получил больше удовольствия от этого, чем от победы на чемпионате мира – и бог знает, что могло бы дать мне больше. Кит сказал: «Прям как Моцарт». Я знаю Моцарта, я смотрел «Амадея», для меня это было огромным комплиментом. После каждой партии мы с Джимми не могли дождаться, чтобы на стол выложили шары для следующей. Одиннадцать партий, одиннадцать сенчури. Мы просто сошли с ума. Кит стоял рядом с большим графином водки и апельсинами, для нас это было вроде горючего. Каждые пятнадцать минут он возвращался с графином для меня с Джимми. И даже если мы играли вовсе не так блистательно, в том состоянии мы считали, что это так.
Тот вечер мы закончили походом на собачьи бега в Уимблдон вместе с Ронни, Джо, Китом, его женой Пэм и менеджером Ронни. Я люблю собачьи бега – там всегда полно разного народу. Там я встретил одного парня, которого знал, «жучка», он всегда говорил мне, на кого ставить. Я выигрывал на каждой гонке – и выиграл почти тысячу фунтов.
В другой раз мы пошли большой толпой и в конце концов оказались в шикарном ресторане в Фулхэме на дне рождения мамы Ронни. Кажется, это было её восьмидесятилетие и собралась вся семья. Мы просидели два или три часа, но были не в состоянии ничего съесть. Примерно в четыре утра мы вернулись к Ронни и продолжали еще до восьми. Так мы прогуляли уже два дня.
Я проснулся на следующее утро с мыслью: хватит, хватит, пора уже домой, – и сказал Ронни, что уезжаю.
– Нет, – прохрипел он, – я хочу, чтобы ты остался.
Типично для Ронни. Он ненавидит окончание вечеринок почти так же, как и я.
Это были хорошие деньки. Однако, по большей части мои гулянья были какими угодно, только не хорошими. Я продолжал водиться с дурными компаниями и имел кучу прихлебателей. В Лондоне я обнаружил, что могу найти их повсюду. Двоих я подобрал в поезде, возвращаясь с турнира. Они были из Шотландии и я спросил их, что они собираются делать в Лондоне.
– Ничего. Что-нибудь посоветуешь?
– Ага, – ответил я. – Пошли в Эмпориум.
Они сказали, что сначала должны оставить чемоданы в отеле.
– Нет, – возразил я, – насчет этого не переживайте, поедем прямо в Сохо, можете закинуть свои сумки в один из моих магазинов.
Так что мы отправились на Брюэр Стрит, прибыли туда почти в полночь, попросили персонал присмотреть за чемоданами в одном из секс-шопов, сказав, что вернемся и заберем их на следующий день, и проторчали в Эмпориуме до пяти утра.
Я никогда раньше не встречал этих людей. Думаю, если б они меня не узнали, то решили бы, что я собираюсь их ограбить, но поскольку они знали мое лицо, то и чувствовали себя в безопасности. Я просто нуждался в компании. Не хотел идти домой и ложиться спать. Хотел развлекаться, снимать девушек и принимать наркотики. В Лондоне в те времена у меня не было друзей, на которых я бы мог положиться, и для того, чтобы пошляться где-нибудь, эти два незнакомца годились ничуть не хуже, чем кто-нибудь другой. Я всегда был таким: всегда делал все под влиянием момента. Мог увидеть кого-нибудь из «приятелей» на улице в полдень, и это становилось началом трехдневного загула. Я не возвращался домой даже чтобы переодеться, неважно, насколько неряшливо я выглядел; я просто шел и мучил свою кредитку.
Однажды я только что купил новехонький БМВ, и мы так напились, что мой приятель выкрутил у меня руль и разбил машину.
– Не переживай из-за этого, – сказал я. – Переживай, куда нам придется идти.
Вот в чем было все безумие – меня не беспокоило даже то, что кто-то только что разбил мою машину. Это было неважно. Ведь это была всего машина, которая доставляла тебя из пункта А в пункт Б и хорошо смотрелась. Я думал, что могу делать, что хочу, и все будет классно. Но на самом деле все не так.
Я хотел быть буйным, как животное. Не по мне сидеть в кофейной в Челси, в очках, и смотреться таким крутым и умудренным. Трезвым я легко кадрил девушек, но подвыпивший я мог стать агрессивным, и неудивительно, что они старались держаться от меня подальше. У меня было много девушек, но редко когда отношения длились долго, всего три или четыре раза я был в серьезных отношениях, зато несерьезно – множество. Когда мне было 17 или 18, то у меня одновременно бывало до десятка девушек – француженки, румынки… Большая их часть были снукерными фанатками, и куда бы я не шел, я должен был показаться с девушкой. Мы их встречали в дискотеках и шли с ними гулять.
Я считался плохим парнем с самых ранних дней – частично из-за манеры игры, частично из-за истории моей семьи. С самого начала моей профессиональной карьеры звучало – «Ронни О’Салливан, у которого отец в тюрьме». Потом еще в тюрьме оказалась мама… так что все считали, что я и должен быть порочным.
Хотя, они часто были правы. В первую беду я попал, когда разбил машину на подъезде к отелю. Я был в Блэкпуле и гнал 60 миль в час – хотя разрешено только до 15-и – когда проезжал мимо знаков с ограничениями по скорости. Знаков было три, они следовали друг за другом, чтобы вы снизили скорость вовремя перед поворотом. Я сбил первый знак, второй, а к третьему – уже потерял управление. Со мной в машине было четыре девушки, а за нами в такси ехали мои приятели со своими подругами. Я врезался прямо в знак, гласящий «Добро пожаловать в Виллидж Отель». Когда машина остановилась, одна девушка свалилась под панель, а остальные трое упали на спину. Помню, как спрашивал, со всеми ли все нормально, и просил проверить, целы ли руки-ноги. Потом сказал: «Ладно, вылезаем отсюда и пошли выпьем». Машина, БМВ 325 разбилась вдребезги. Это случилось сразу после того, как я выиграл чемпионат Великобритании, и мне было всего 17. Через пару лет у меня отобрали права на год за то, что я ехал сл скоростью 133 мили в час по М3.
Я всегда любил машины. Однажды отец напомнил мне, как я когда-то решил взять мамин БМВ стоимостью в 35 тысяч – покататься. Мне тогда было 13, и я только-только выехал на дорогу, когда он перехватил меня по пути домой. Он сказал, что пытался быть спокойным, потому что не хотел меня пугать, но на самом деле хотел мне голову оторвать.
Я водил мамину машину по подъездной дорожке. Мама знала об этом, но доверяла мне и говорила: «Рон, не глупи и не пытайся уехать куда-то». Однажды я решил, что хватит с меня уже, объехал вокруг квартала, вернулся, припарковал машину и подумал, что мама не заметит. И она не заметила. Замечательно! Так что на следующий день я взял машину и подумал: съезжу-ка я к приятелю. Он жил примерно за милю от меня. Так что я ехал себе по главной дороге, когда увидел знакомую машину, которая ко мне приближается. Мамин БМВ был весь разукрашенный, второго такого в округе просто не было – и я знал, что придется остановиться, потому что папа уж точно меня не пропустит.
– Куда едешь, сын? Просто покататься по улице? – спросил он, когда я вылез из машины.
– Не-а, хочу навестить приятелей.
– Верни машину домой, – сказал он. – Чтобы был там через минуту. – Тогда-то он и решил, что следует взять меня в ежовые рукавицы.
Я ехал домой, проклиная себя всю дорогу. И получил такую выволочку, что больше даже не смотрел на их машины.
Но самый безумный инцидент изо всех случился в 1994-м.
Я был на курорте в Хертфордшире, в Хэнбери Мэнор, после того, как Дэннис Тэйлор разбил меня на Бенсон-и-Хеджес. Все спрашивали, что случилось с моей игрой, я ведь только что выиграл чемпионат Великобритании, так что все ожидали, что я легко побью Тэйлора, но на самом деле он разгромил меня 5-1. Не знаю, что пошло не так, но уж точно – это было не от недостатка практики. Я тренировался по семь-восемь часов каждый день и, может быть, перетренировался. Я подумал, что мне нужен перерыв, поэтому сказал своему приятелю Джейми Фоксу: «Как насчет съездить в Хэнбери Мэнор»?
Так что мы забронировали гостиницу на неделю приятного отдыха. Питались здоровой пищей, пару дней никуда не ходили, только играли в гольф, плавали, занимались в спортзале, и прохлаждались. К концу недели Барри Хирн устраивал боксерский поединок в Брентвуде, это было прямо по дороге, так что мы договорились встретиться с парочкой приятелей, вместе отправились смотреть бокс, а потом заехали в китайский ресторанчик, чтобы перекусить. Был уже почти час ночи, мы прикончили еду, завезли друзей по домам, и я остался с Джейми и еще одним парнем. Вдруг нас со всех сторон окружила полиция. Я не понимал, что происходит, но знал, что ко мне это не может иметь никакого отношения. Я здорово удивился, когда один из офицеров подошел ко мне, и был просто ошарашен, когда он приказал нам выйти, бросил меня в «воронок», Джейми – в одну полицейскую машину, нашего приятеля – во вторую, и всех нас развезли по разным полицейским отделениям.
Мне сказали, что я арестован за абдукцию. Я даже слова такого не знал.
– Секундочку, – сказал я. – Вы не могли бы мне сказать, что такое эта абдукция?
– Похищение, – ответили они.
– Вы шутите, да? – не поверил я.
Офицер в штатском явно не шутил.
Я на все отвечал «никаких комментариев», как научил меня папа.
Меня отвезли в полицейский участок, посадили в камеру, забрали всю одежду, и выдали костюм из белой хлопчатобумажной ткани. Все офицеры крутились рядом, потому что им сказали, что у них сидит снукерист. Меня спросили, нужен ли мне адвокат, но я не смог дозвониться к своему юристу, так что пришлось довольствоваться тем, кого мне предоставили.
Я был шокирован тем, что происходило, но по крайней мере, я знал, что все это – полная чушь. Каждую пару часов меня выводили на допрос, но каждый раз мне было нечего сказать. Потом меня уводили обратно. Мне не позволили позвонить маме, чтобы договориться насчет адвоката, сказав, что мне не разрешены никакие контакты, но примерно к 10 утра мама узнала, что происходит. Она приехала в участок и привезла мне еду.
Полицейские постепенно поясняли мне, что, как они подозревали, я наделал. Они сказали, что им доложили, что мою машину видели, когда она неслась на огромной скорости через Чигвелл с тремя пассажирами – это, вероятно, было правдой, потому что в те дни я водил как полный лунатик. Десять минут спустя, кто-то пришел в другой полицейский участок, и сообщил, что видели, как какую-то женщину затащили в машину, в которой сидело четверо мужчин. Так что они сложили один и один и получили три: решили, что это я похитил ту женщину.
Только у них ничего не вышло. Я в тот вечер был на боксе и там было телевидение, так что я сказал полицейским позвонить на «Евроспорт» и попросить запись. Это доказало, что я был на боксе в то время, когда женщину затаскивали в машину.
Примерно в пять вечера меня отпустили, не предъявив обвинения.
Я так и не получил извинений от полиции. На следующий день в «Сан» появилась статья озаглавленная «АС СНУКЕРА ОБВИНЕН В ПОХИЩЕНИИ» и в самом конце её было одно предложение, в котором говорилось, что меня отпустили, не предъявив обвинения.
Тогда я и начал думать, что вокруг что-то происходит. Мне казалось, что у полиции есть план, что они нацелились на нашу семью. Примерно год спустя посадили маму и оказалось, что все это время мы были под наблюдением.
Примерно пару лет я редко когда не оказывался в новостях – и все время по дурацким причинам. Казалось, что каждый месяц в газетах появляется какая-нибудь история об очередном дерьме, в которое я влип. Однажды я разбил машину, и сказал приятелю: «Да все ОК, я другую завтра куплю». Это была шутка, зато на следующий день заголовки газет кричали: «МАШИНА ЗА 36 ТЫСЯЧ НИЧЕГО НЕ ЗНАЧИТ ДЛЯ РОННИ. ОН ВСЕ РАВНО ПОКУПАЕТ НОВУЮ». Казалось, что я какой-то псих-транжира.
Иногда девушки продавали свои истории в «Сан». Однажды я был гостем на «Большом Брейке» и там кто-то рассказал байку о том, что я опоздал на шоу из-за того, что занимался сексом с одной из участниц в раздевалке между репетициями. Это было полной чушью.
Даже годы спустя таблоиды никак не могли отказаться возможности тиснуть мое имя, когда дело касалось девушки, а лучше, чтобы их было больше одной. В 2000-м написали, что водил машину в пьяном виде с тремя девушками, причем одна из них была в домашнем халате. На самом деле все и близко было не так, как описали. Я был в Вест Энде, с моей тогдашней девушкой Бьянкой, мы возвращались домой. Мы остановились у светофора, нас обогнали две девушки, и сказали «Ооо, классная тачка!». Мы просто пошутили, на светофоре зажегся зеленый и я помчался вперед, обгоняя их. Тут меня остановила полиция. Было примерно 2 часа ночи, да еще и бастовали работники метро, так что у станции Стэнфорд стояло больше сотни человек. И тут выезжаем мы. Я так и подумал: сейчас меня опять поймают. Все, что мог услышать, это как люди говорят: «Смотрите, это же Ронни О’Салливан!» У кого-то был с собой фотоаппарат. Разумеется, на следующий день мое имя было во всех газетах» «РОННИ ЗАСЕКЛИ В МАШИНЕ С ТРЕМЯ ДЕВУШКАМИ!» Ну и конечно, особое внимание обратили на то, что одна из девушек была в халатике, а остальные «выглядели как модели с третьей страницы». Я понятия не имел, что это за девушки.
Я пытался сдать пробы в полицейском участке, но машина сломалась. Сказали, что сейчас придет врач, и он со всем разберется.
– Он же не будет колоть меня иголками?
– Будет, – сказали они.
– Так, никаких иголок. У меня фобия.
– Это доктор будет решать, когда придет.
– Чудесно, я все объясню доктору, но никто не будет тыкать мне в руки иголками.
В конце концов, я уснул на диване в участке. Меня продержали несколько часов, и последним, чего я хотел, было беседовать с полицией. Я просто хотел, чтобы меня посадили в камеру и позвали, когда я им понадоблюсь. Мне дали час на то, чтобы сдать анализ мочи, но я не смог. Мой адвокат объяснил полицейским, почему мне это не удалось: мне поставили диагноз «депрессия» и я как раз начал принимать антидепрессанты. Стресс и напряжение сделали для меня невозможным мочиться по приказу.
Мне посоветовали, что будет проще, дешевле и сбережет мне много нервов, если я просто сдам свои права и приму наказание – от года до восемнадцати месяцев. Я уже собирался согласиться, когда мой приятель Мики Кефаль сказал: «Не, даже и не вздумай! У меня есть для тебя самый лучший адвокат: Ник Фриман, юрист из Манчестера, он просто супер. Он может Стиви Вандеру достать водительские права». Ник был великолепен и я свои права сохранил.
В 1996-м я получил наказание за то, что подрался с сыном рефери Лена Гэнли на чемпионате мира. Лен и я никогда не ладили. Он часто определял мне «промахи», хотя я никогда не промахиваюсь намеренно – это не мой стиль игры. Намеренный промах, как по мне – это одно из некорректных правил снукера. Лен Гэнли как-то раз подошел ко мне в Блэкпуле и сказал: «А какое любимое блюдо твоего папочки? То, что ножиком режут?». А я тогда только и подумал: вот поганый ублюдок. По телевизору он кажется таким весельчаком, но он совсем не такой и его не любят. Он думал, что это забавно – то, что он сказал о моем отце. Я попытался пропустить это мимо ушей – мне было 16 и меня многое не так волновало, я был морально сильнее, хотя даже и не осознавал этого в то время. Может быть, нужно сначала сломаться, чтобы оценить ту силу, которая была когда-то. Пять лет спустя я не сумел бы с этим совладать. Если бы он сказал мне это, когда мне был 21 год, я бы точно дал ему в рожу.
С его сыном Майком у меня были еще большие проблемы. В результате этого я получил штраф в тридцать тысяч и чуть не схлопотал дисквалификацию на два года. Майк Гэнли работал в пресс-службе на чемпионате мира и пытался выгнать Дела из комнаты отдыха для игроков, потому что на нем были джинсы.
Я сказал:
– Слушай, мы просто выпьем пару рюмок и пойдем ужинать. Уйдем через минуту.
– Нет. Немедленно. Он должен уйти, – сказал Майк.
– О, да отцепись, – сказал я.
Но он не оставил нас в покое. В конце концов я вывел его и ударил головой. А потом, когда он кинулся звонить организатору турнира Энн Йейтс и рассказывать, что произошло, я сказал: «Давай-давай, стукач гребаный» и пихнул его еще раз. Потом я дал стрекача: я подумал – лучше я отсюда уберусь, прежде чем все начнется. До этого случая я ни разу никого не бил по голове, и никогда больше такого не повторял. На самом деле, это не похоже на меня, и я вовсе не был рад тому, что натворил.
Я думал, что Энн Йейтс спасет меня, но она нашла меня и сказала: «У тебя большие проблемы». Меня намеревались выкинуть с чемпионата из-за этого инцидента, пришлось звонить своему адвокату, чтобы он все уладил. Я должен был играть в четвертьфинале с Джоном Хиггинсом, но даже не знал, позволят ли мне продолжить игру. Провели дисциплинарное собрание и мне пришлось туда прийти. Думаю, если бы на мою сторону не встал Джимми Чэмберс, который знал меня еще ребенком, меня был точно вытурили с турнира. Но мне разрешили продолжать и я в конце концов проиграл Питеру Эбдону в полуфинале.
Прямо после этого матча мама сказала мне о беременности Салли. С Салли мы встречались примерно год, но к тому моменту уже давно разбежались. Вот хрен, подумал я. Это определенно не планировалось, поскольку наши отношения всегда были довольно случайными, но Салли решила, что хочет идти дальше и родить ребенка. Я не знал, что делать – или что я должен сделать. Я уже был в депрессии и не хотел – или не мог – со всем этим справиться. Она родила дочку, назвала её Тэйлор, и я начал выплачивать ей содержание. Вскоре они уехали. Я платил им деньги каждую неделю и купил им дом, так чтобы они могли нормально жить, но первые годы жизни Тэйлор я не имел с ней ничего общего. Только когда я оказался в Прайори, я начал думать о том, что значит быть отцом. Когда я вышел оттуда – написал Салли и сказал, что хотел бы увидеться с Тэйлор. Она написала мне ответ: «Я этого не хочу, потому что я знаю, какой ты на самом деле. Ты приходишь и уходишь, а это совсем не хорошо для нее». Я понимал, о чем она говорит, и что это справедливо, но настаивал, начав проводить кучу времени возле их дома. Я чуть с ума не сошел, увидев Тэйлор, и так радовался тому, что просто увидел ее. Я видел в ней частичку самого себя – как и мне, ей нельзя будет приказать делать что-либо. Но я чувствовал себя неуютно от осознания того, что я тут нежеланный гость. Я решил уйти, подождать, пока моя дочка подрастет и будет сама решать. С тех пор она приезжала ко мне домой несколько раз. Она просто чудесная малышка, мне очень грустно, что я не вижу её чаще, но сейчас это невозможно. Я уверен, мы узнаем друг друга намного лучше в будущем.
Но из всех инцидентов меня больше всего расстроило то, что случилось на Айриш Мастерс в марте 1998-го. Мы с Джимми Вайтом пошли погулять вечером. Я только что обыграл его, но он должен был остаться до Айриш Бенсонс, ну а я все еще играл в большом соревновании. Мы каждый вечер ходили к Лили, но я там только пил Гиннесс.
Однажды кто-то принес немного печенья с марихуаной. Я такого никогда не пробовал. «Да это просто замечательная штука», – сказали мне, так что я взял немножко, развеселился и хихикал. Это было плохим решением. Я не особенно хорошо играл, но уже чувствовал, что мое имя написано на трофее.
У меня были сильные соперники – Джимми, потом Стивен Хендри и Джон Хиггинс – но я все равно чувствовал, что обойду их, и сделал это, переиграв в финале Кена Догерти. В жизни бы не подумал, что немножко печенья с марихуаной выявится в тесте на наркотики, так что когда мы проходили тесты после финала, я не особенно переживал.
Несколько недель спустя Йен Дойл, который к тому времени стал моим менеджером, подошел ко мне во время чемпионата мира, и сказал:
– Мне нужно с тобой поговорить, это очень серьезно.
– Что такое? – спросил я.
– Просто зайди ко мне в номер. Я буду там примерно через пять минут.
Я пришел. Когда он появился, я спросил:
– В чем дело?
– Говорят, тебя поймали с дозой. Ты провалил тест на наркотики.
– Бля!
Был уже четвертьфинал чемпионата мира.
– Не волнуйся из-за этого, – велел Йен. – Просто иди и играй.
– Не волноваться?! Что будет?
Я думал, что меня могут дисквалифицировать. Это висело надо мною во время игры с Джоном Хиггинсом в полуфинале. Думаю, было бы лучше, если бы Йен подождал до окончания турнира и потом все рассказал. Он говорил, что будет взят повторный анализ, после чемпионата мира, но как только я узнал, что провалил первый тест, все кончилось.
После того, как и второй тест оказался позитивным, мне опять пришлось предстать перед дисциплинарным комитетом. Я сказал то, что должен был, они сказали, что все обдумают и позвонят мне через час. После обеда мне сказали, что меня лишили титула Айриш Мастерс, и деньги тоже переходят Кену Догерти. Справедливо, подумал я. Я был счастлив, ведь меня, по крайней мере не отстранили от турнира. Но потом до меня дошло, и меня словно наизнанку вывернуло. Это были очень серьезные деньги – шестьдесят тысяч, плюс еще кубок, и то, и другое переходило Кену.
В 2001-м я опять выиграл Айриш Мастерс, и журналист меня спросил, что я чувствую, впервые выиграв этот турнир.
«Минуточку, – ответил я. – Лучше возьмите этот вопрос назад. Я выиграл его во второй раз, и кубок взял второй раз. Если вы считаете, что косяк марихуаны мог улучшить мою игру, то, должно быть, бредите. Я выиграл тот турнир честно. Да и в любом случае, это мне еще услугу оказало – то, что я выкинул это барахло, потому что так игру не улучшишь. Я выиграл дважды и запомните это!»
Журналист рассмеялся.
Кен так и не выиграл этот турнир. Если вы его спросите, он скажет, что его разгромили в финале со счетом 9-3 на глазах у огромной толпы земляков.
Думаю, в некотором смысле я и заслужил этот ярлык «плохого парня», но я никогда не был плохим парнем внутри – никогда не ощущал, что это моя истинная сущность. Надеюсь, я уже избавляюсь от этого клейма, хотя не думаю, что когда-либо оно исчезнет полностью. А может быть, даже если и исчезнет – не так-то уж это и замечательно. В конце концов, взгляните на историю снукера, по каким-то причинам, плохих парней с талантом всегда любили больше всех.
Перевод: Юлия Луценко
Источник: Ronnie: The Autobiography of Ronnie O’Sullivan with Simon Hattenstone, Orion, 2004