Глава 8. В Прайори

Использование материала разрешается только при условии наличия активной ссылки на Top-Snooker.com в начале текста.
Текст предназначен для ознакомления и не является источником извлечения коммерческой выгоды.

Шел 2000 год. Я только что встретил Бьянку и думал только о ней.

Последние пару лет я провел, пытаясь как-то собрать свои мысли воедино, но глубоко внутри я все еще был разбит и, что еще хуже – я не мог показать ей, в каком я на самом деле состоянии. Так что каждое утро я вставал раньше её и «приходил в себя», если можно так назвать косяк марихуаны в девять утра. Мне это было нужно, чтобы как-то существовать – или я так думал. Я бы никогда не предложил этого ей, потому что я знал, что это – неправильно, ненормально. Я стал зависим от этого. Моя предыдущая подружка была такой же испорченной, как и я, но Бьянка к этому никогда не прикасалась и я знал, что она будет относиться ко мне хуже, если узнает, что я этим страдаю. Я начал прятаться, а я никогда не умел хранить секреты.

Мне нужна была помощь. Я думал, что это депрессия заставляла меня первым делом поутру тянуться к сигарете с травкой, а потом – и целый день не выпускать её. Поэтому я позвонил в Национальную Линию Помощи при Наркотической Зависимости и поговорил с девушкой по имени Сэм, которая с тех пор стала мне хорошим другом. Я объяснил ей, что я считаю, что корень проблемы – в снукере, потому что когда игра идет хорошо, я и чувствую себя хорошо, а каждый раз, когда игра портится – мое настроение становиться хуже. Я не знал, что из этого является первопричиной. Если я был не в настроении, то сидел дома и ни с кем не разговаривал, или шел в спортзал и тренировался по два часа, пытаясь собраться. А то и просто шел к кому-нибудь из друзей, чтобы меня там разгромили.

Выслушав все это по телефону, Сэм пригласила меня на встречу. Я рассказал ей, что травка нужна мне для того, чтобы нормально себя чувствовать в компании других людей.

– Я думаю, у вас наркотическая зависимость, – сказала она.

К этому времени я перебывал у трех психотерапевтов и ни один из них даже не предположил этого.

– Возможно, вам стоит отправиться в Прайори? – предложила она.

Я слыхал о Прайори, думал: Нет, это не для меня, это для тех, кто сидит на героине. Я всего лишь курю марихуану. Прайори – не то, что мне нужно. Но в голосе Сэм было что-то убеждающее.

– Вы пробудете в больнице четыре недели. Попробуете? – продолжила она.

– Я что угодно попробую, – ответил я. – Я уж пробовал гипноз, психотерапию, адвокатов. Да, я готов на все.

– Вы пойдете сегодня со мною на встречу?

– Да, пойду.

– Хорошо, – сказала она. – Сегодня вечером мы пойдем на встречу, а на завтра я закажу для вас место в Прайори.

– Погодите! Я не собираюсь отправляться завтра в Прайори. Это может подождать, у меня куча дел.

– Приходите на встречу, – сказала Сэм, – посмотрим, что вы решите, и если вы готовы для Прайори, то отправитесь туда завтра.

Я решил рассказать об этом маме и спросил Сэм, не могла бы она пойти со мною (я понятия не имел, как мама на это отреагирует). Если честно, я был немного напуган. Мы пришли к маме, сели, я представил ей Сэм, сказал, что она консультант по наркозависимости и что, может быть, я лягу в Праойри. Мама просто расхохоталась. Это был нервный смех, не думаю, что она осознавала, в каком я отчаянии.

– Ну, что ты думаешь? – спросил я.

– Рон, если хочешь, то отправляйся. Ты же знаешь, я сто процентов приму тебя обратно, – ответила мама.

Но она думала, что это все шутка – несмотря на то, что однажды выкинула меня на улицу и сказала, что не может смотреть на то, что я с собой делаю. Но тогда дело было скорее в моем весе, а не наркотиках, и раз я в хорошей форме и неплохо выгляжу, считала она, то все нормально. Я знал, что это не тот случай. Да, я смотрюсь нормально, но зачем тогда мне нужна травка каждое утро? Почему только после этого я могу посмотреть на мир или расслабиться в компании? Я чувствовал, как меня опять охватывает паника и что единственный способ от нее спастись – это покурить. Я мог спокойно ехать по дороге и вдруг, без какой-либо причины, меня начинало заносить. Паника наполняла меня, я даже не в состоянии был дышать. Люди смотрели на меня, а я думал: на что уставились? Я был параноиком и от марихуаны мне определенно становилось еще хуже. Она делала меня психом, сумасшедшим. Но когда я был не под кайфом, то безумно боялся, и был не в ладах сам с собою. Мне было неуютно в собственной коже. Просто не нравилось быть мною.

Первая встреча прошла в Майл Энд, восточный Лондон, в восемь вечера в четверг. Я не знал, чего ожидать. Сэм сказала: «Просто придите, сядьте и слушайте, вам не нужно говорить. Выпейте чашечку чаю и если вам захочется поговорить – тогда говорите». Я сидел рядом с ней. Люди обнимались, спрашивали друг друга, как дела. Подходили и ко мне, но я испугался. Я знал, что я публичный человек, и решил, что они будут смотреть на меня иначе, думая: а он что здесь делает? Потом женщина впереди спросила что-то о чтении, и присутствующие начали объяснять, почему они пристрастились к чему-то, и что такое аддикт, потом они читали что-то под названием «12-шаговая Программа для Анонимных Наркоманов». А женщина потом поблагодарила всех, кто выступал.

Потом один человек делился своим опытом, силой и надеждой – я тогда впервые услышал это выражение: «Джон пришел, чтобы поделиться своим опытом, силой и надеждой».

Предполагается, что вам нужно отождествить себя с говорящим. Я просто слушал. У меня с этим парнем не было ничего общего: его обижали, когда он был ребенком, он был черным, его из-за этого оскорбляли, он подсел на героин и оказался в клинике. Я смотрел на него и думал: он не такой, как я, я всегда работал, мы из разных миров. Он окончил свою историю и я спросил себя: что я здесь делаю? Это не для меня.

Мы сидели широким кругом. Люди называли себя, говорили, что они аддикты и рассказывали свои истории. Уже выступили пятеро или шестеро, а я по-прежнему думал: не-а, не отождествляю я себя ни с чем из того, что уже было сказано. Мне даже стало немного скучно, так что я откинулся на спинку и решил: я послушаю, что они там рассказывают, но в это Прайори я не поеду, точно.

Потом встал один парень и сказал: «Меня зовут Терри и я аддикт. Я помню дни, когда звонил телефон, а я лежал в кровати и натягивал на голову покрывало, чтобы не слышать. Я задергивал все шторы и никому не открывал дверей. А когда звонил этот телефон, то я был полной развалиной и не мог ни с кем говорить».

Он говорил, и я думал: я знаю это ощущение. Ведь это же было со мною, но взгляните, он сейчас сильный, значит, и для меня есть шанс. В безнадежности я обрел надежду, всего за те минуты, пока он рассказывал свою недолгую историю. Я никогда не переживал так из-за того, о чем все говорили раньше. Все говорили, что это как-то связано с тем, что папа в тюрьме, но не нужно быть гением, чтобы понять, если кого-то, кого вы любите, посадили на восемнадцать лет, то это определенно на вас отразится. И не нужно особого ума, чтобы понять, что я не слишком хорошо с этим справлялся. Но психоаналитики не помогали мне с этим справиться, они просто рассказывали мне всякую ерунду, что я и сам о себе знал, не показывая мне пути вперед.

Но услышав Терри и поняв, что он сказал, я преисполнился надежды.

Следующим, кто делился своей историей, был полный героиновый аддикт, который жил только ради дозы, так что с этим я тоже себя отождествил. У тебя проблемы с наркотиками, сказал я себе. Чтобы оказаться здесь, вовсе не обязательно принимать тяжелые препараты.

Выходя оттуда, я сказал Сэм: «Это было невероятно, я в шоке».

Я тогда не рассказывал о себе – был слишком напуган или думал, что я не знаю, как вести себя, что я не готов. Так что я подумал, что если буду держать рот на замке, буду просто приходить сюда время от времени и просто слушать что-то в этом духе, что меня вдохновит.

– Да, я еду в Прайори, – сказал я. – Но не завтра. Сначала я должен пойти и рассказать об этом папе. Я не отправлюсь в больницу, не поговорив с ним, потому что газеты все разнюхают, а я хочу, чтобы он это нормально воспринял.

Нам было назначено посещение на следующий день, так что я пошел туда со своим приятелем Майклом. Почти час я хотел рассказать обо все отцу, но просто не мог выдавить это из себя. Я не знал, как это сделать. В конце концов, я сказал: «Папа, мне нужно кое-что тебе рассказать».

Он сказал:

– Ладно, в чем дело? Что случилось?

– Я отправляюсь в Прайори, – ответил я.

– Слава богу, – сказал он. – Значит, идешь на Двенадцать Шагов? У меня тут есть приятели, которые сидят на героине: они были ужасны, но они ходят на эти встречи и проходят Двенадцать Шагов, и, Рон, теперь они самые спокойные люди, которых я когда-либо встречал. Они счастливы. Да, иди туда. Сколько бы тебе не понадобилось времени, желаю тебе удачи. И что бы ты ни сделал, я с этим справлюсь, ведь я знаю, что это хорошо для тебя.

Отец сказал мне, что каждый раз, когда меня показывают по телевизору, он смотрит это вместе с одним из своих друзей, который прошел Двенадцать Шагов. «Он не выиграет», – говорил друг, и папа спрашивал, «Откуда ты знаешь?».

– Его состояние. Он не в том настрое и он не выиграет.

И папа сказал, что его товарищ всегда оказывался прав.

– Ни хрена себе, – сказал я.

Отец еще сказал, что этот его приятель скоро выходит, и попросил, чтобы я провел его на турнир.

– Папа, – ответил я, – ты уже достаточно напакостил себе в жизни из-за своих приятелей, и я ими тоже сыт по горло. Я не хочу, чтобы они отирались рядом со мною, не нужно мне никаких психов. Я вполне счастлив и так.

Хотя на самом деле все было иначе.

Из-за моего отказа посещение закончилось немного грустно, но когда я вернулся домой, то все еще чувствовал себя замечательно. Я не отошел от предыдущего вечера, мне было хорошо и спокойно. Больше не спорило целое сборище в голове – мне казалось, что внутри меня звучат голоса, которые друг с другом ссорятся. Я не знал, куда идти, и что думать, потому что не слышал из-за них собственных мыслей. Они доводили меня до белого каления. А теперь они исчезли.

Я позвонил Сэм и она сказала, что договорилась обо всем для меня на следующее утро. Мне осталось переговорить еще кое с кем – с Бьянкой – так что я отправился к ней в Уолтэмстоу и объяснил, что я собираюсь сделать.

Она пришла в ярость.

– Ты не наркоман, – закричала она. – У тебя нет с этим проблем!

– Послушай, я еду, – сказал я, – и я хочу, чтобы ты меня в этом поддержала. Ты для меня очень много значишь, и одна из причин, по которой я еду туда – это моя встреча с тобой. Ты не признаешь наркотиков, а мне плохо от того, что я должен их принимать, но это сделает меня лучше. Может быть, это то, что мне нужно.

– Если ты туда отправишься, то между нами все кончено, – отрезала она.

Так мы расстались и несмотря на то, что она сказала, я был в таком чудесном настроении, когда пришел домой, что мне действительно захотелось покурить. Я знал, что завтра еду в Прайори и что там не будет абсолютно никаких наркотиков. Мне придется там ночевать целый месяц, думал я, как в тюрьме, так чем мне повредит один косячок? Но тут пришла Бьянка и мы все обсудили. В конце концов, она смирилась с мыслью о том, что я уезжаю. «Если ты считаешь, что тебе это нужно, то поступай, как знаешь», – сказала она.

Но на следующий день я проснулся и собрался уходить, когда она сказала: «Послушай, выбирай, или я, или Прайори».

Я сел и все обдумал. Через пять минут я упаковал чемоданы и сказал: «Увидимся позже». Я отправился к маме, и собрал там полный чемодан. Сэм подобрала меня и мы вместе поехали в Прайори, в Роухэмптон. Она высадила меня у ворот и я пошел пешком в приемную. После того, как я зарегистрировался и все подписал, меня отвели в мою комнату. Она была очень милая, уютная, и с телевизором. Нормально, подумал я. Потом прислали двух докторш, которые попросили меня заполнить форму насчет моих проблем. Они её прочли и быстро сказали: «Да, вас направляют к аддиктам». Я еще выпивал, но думал, что это только для того, чтобы отчиститься от наркозависимости, выпивку проблемой не считал.

Мне сказали, что я должен по утрам оставаться в своей комнате, а после обеда, возможно, мне стоит пойти на встречу Анонимных Наркоманов. «В субботу у нас полдня, – сказала одна из докторш. – Большинство идет на собрание в два тридцать. Если хотите – тоже сходите. Мы считаем, что вам стоит это сделать». Я до этого бывал только на одном собрании, пару дней назад, так что я решил, что попробую.

В комнате было полно народу, и это меня напугало. Выступала большая дама, с большими губами, в больших очках, в общем – она была даже слишком большой. У меня внутри все сжалось и в глазах зарябило, потому что я думал: мне придется тоже открыть рот, я должен что-то сказать.

Я слушал, как все делятся своим опытом, рассказывают друг другу о том состоянии, в котором были, и как намного лучше они чувствуют себя сейчас. Я собрался с духом, представился и сказал: «Я в депрессии, у меня приступы паники и я чувствую, что хочу курить. Мне неуютно в этой комнате, но я хочу частичку того, что есть у вас. Я не могу поверить, что когда-то вы были такими же, как и я. Но я здесь и проведу месяц в Прайори. – Эти выздоравливающие аддикты не лечились в Прайори, они просто использовали помещение для собраний. – Мне страшно, я не знаю, правильно ли, что я тут нахожусь. Да ладно, я все уже перепробовал и ничего не сработало. Поэтому я намерен попробовать это». У меня к глазам подбежали слезы. Все смотрели на меня так внимательно, и я надеялся изо всех сил, что никого не обидел тем, что сказал.

Но они все подошли ко мне позже и один человек сказал: «Ты придал мне силы». Я подумал: ЧТО?! Как я мог придать тебе сил? Ты надо мною издеваешься? Потом он сказал: «Ты там, где нужно, просто не торопись». Женщина с большими губами и в больших очках сказала: «Я ничего не принимаю уже четыре года, но то, что вы рассказали, заставило меня вспомнить, как я себя чувствовала, когда впервые вошла в такую комнату. И благодаря тому, что вы сказали, я буду держаться дальше. Я знаю, что если опять возьмусь за старое, то окажусь там, где вы сейчас. Когда я вижу вашу боль – это останавливает мое желание вернуться назад. Поэтому всегда говорят, что новички – самые важные персоны, потому что когда они рассказывают свои истории – это реальность проверяет нас. У болезни плохая память и она скажет, что вам хорошо, хотя на самом деле – нет, и что можно сделать то-то и это, когда на самом деле – нельзя. Я узнала это сегодня».

После собрания ко мне подошел один парень и мы сидели под деревом в парке Прайори. Все остальные ушли домой. Он просидел со мною почти полтора часа и мы просто разговаривали.

Я сказал:

– Я чувствую себя дерьмово. Думаю, я схожу с ума.

– Это нормально, – ответил он.

– Нормально быть в этой гребаной депрессии, злиться и ненавидеть весь мир? – спросил я.

Он кивнул.

Внезапно я понял.

– Да, это нормально, быть таким разбитым, так? – сказал я. Это было словно откровение. Как только я это произнес, то мне перестало быть плохо от того. Я даже расслабился и подумал, если я буду продолжать посещать эти собрания, и общаться с подобными людьми, то со мною все будет нормально. И не было ощущения, что мне чего-то недостает, потому что мой снукер в то время был полным дерьмом.

– А как насчет желания принять наркотик? – спросил я.

– Это тоже нормально, – ответил он.

А я подумал: бля, да все на свете нормально. И все будет нормально. Мне стало хорошо.

Я спросил, как долго он уже держится.

– Четырнадцать месяцев, – сказал он.

– Четырнадцать месяцев, и ничего не пробовал? – я не мог в это поверить.

– Именно так. Я прихожу на встречи, разговариваю с людьми вроде тебя и держусь. Бывают времена, когда я по-прежнему злюсь и чувствую себя уничтоженным, но это чувство тоже нормально.

Я подумал: отдам этому все силы. Но тогда я на сто процентов отдавался всему, что делал – вероятно, поэтому я и аддикт. Мне сложно ограничиться только одной сигаретой, или одной рюмкой, или одним вечером веселья. Я хочу пригласить всех вокруг и чтобы у меня была самая большая вечеринка, и хочу, чтобы никто не уходил домой. Я все делаю до предела.

Я начал узнавать себя в Прайори. Раньше я понятия не имел, как существую, и что мною управляет. Все, о чем я думал – это встать утром, играть в снукер, приносить деньги, чтобы оплачивать счета, и удостоверяться, что с мамой все ОК, пока папа не вернется домой. Это было моим долгом в жизни. Я хоть и мог чувствовать себя дерьмово, но должен был продолжать работать, что бы ни случилось. До сих пор.

Иногда я долблю себя за свой экстремизм, или перфкционизм, называйте как хотите. Желание быть лучшим, желание победить – это важно, но можно сделать себя очень несчастным, когда не достигнешь тех стандартов, что сам себе поставил. Вместо того, чтобы прогрессировать, ты отбрасываешь себя назад. Теперь каждый раз, когда на меня накатывает нечто подобное, я стараюсь задавить это в зародыше, чтобы оно не вырвалось из-под контроля.

В Прайори медсестра будила меня в 7.30 и выдавала маленькую таблетку. Мне велели не пить растительное лекарство из сусла Святого Джона (его которое рекомендовал для моей депрессии Дел, это растение называют естественным антидепрессантом, но мне оно никогда не помогало) и посадили на антидепрессанты.

Была там одна медсестра средних лет, уверен, я точно ей нравился. Выглядела совершенной королевой наркоманов и мне было очень неуютно. Она постоянно заставала меня в голом виде, я даже задумался, может, это она специально? Она входила и притворялась, будто шокирована. «Ох. Ронни!» – восклицала она, но не отворачивалась, а так и стояла и заводила разговор. Мне приходилось бежать обматываться полотенцем, думая: «Да проваливай уже, а то я меня чуть не встал». Хотя, вскоре она меня от этой проблемы избавила. Может, так и надо было: слезая с наркотиков можно превратиться в секс-аддикта, возможно её задачей было охлаждать желание.

Завтрак был в восемь утра. Идти туда было не обязательно, однако врачи рекомендовали мне поесть, прежде чем идти на занятия. Мы все встречались в Голсуорси Лодж. Если вы были алкоголиком, то шли к АА, если принимали кокаин или крэк – то к АКК – Анонимным Кокаинистам и Кракерам – это были встречи для тех, кто сидел на тяжелых наркотиках. Я перепробовал все группы, но, в конце концов, остановился на АН – Анонимных Наркоманах, это было мне наиболее близко.

Нас было примерно тридцать человек и все сессии проходили коллективно. Людей было слишком много для одной группы, так что нас разделяли на одну большую группу из 16-ти человек, и две – по семеро. Я начал в одной из малых групп.

У всех были свои обязанности. Кто-то назначался секретарем и должен был выяснять, кто на какую встречу должен идти. Кто-то должен был доставать сигареты, потому что целых десять дней не разрешалось даже выходить из здания. Только спустя десять дней ты должен выйти вместе с кем-то, проведшим в Прайори уже три недели. Доверие приходилось заслуживать постепенно. Меня это не беспокоило – я знал, что я здесь на месяц и нет никакого смысла отсюда бежать. Я решил, что окунусь в это и заставлю работать на меня.

Занятия начинались около девяти утра, с рефлексии. У нас была маленькая книжка с разными высказываниями и мы читали по одному абзацу в день. Например: «Сегодня мы передаем себя высшей силе. Чтобы мы ни делали сегодня, мы знаем, что наша высшая сила будем с нами в радости и в горести». Каждый день мы читали новое высказывание. Нам сказали, что лекарства от зависимости нет и единственный способ удержаться – это следовать Программе Двенадцати Шагов. Вот с этим у меня и были проблемы: с философией. Из-за того, что я всегда верил в то, что чему быть – того не миновать, я не видел смысла в том, чтобы противиться судьбе. А это приводит к мыслям вроде «да все нормально, один косячок, это не смертельно». Как и большинство зависимых, я старался подогнать вещи под свои потребности – или, по крайней мере, под свои желания.

Я думаю, что Программа Двенадцати Шагов близка к религии, хотя ее называли скорее духовной, нежели религиозной. Я сказал, что я агностик и точно не смогу проникнуться насчет всего этого, а мне ответили: «Ты не должен быть религиозным. Нужно просто верить в высшую силу или жить духовно. Будь честен с самим собой, все ответы находятся в твоей душе, на уровне чувств. Иногда говорил «да» тому, чему, возможно, хотел отказать. Возможно, ты хотел отказаться от наркотиков, но испугался, а может – испытывал чистое давление со стороны твоих товарищей, которые хотели, чтобы ты к ним присоединился. Духовность в том, чтобы не лгать себе, и чтобы отстоять себя». Все это – невозможность сказать «нет», чувство страха, давление товарищей – было мне очень и очень знакомо.

Первый из Двенадцати Шагов – это признать, что ты бессилен и что твоя жизнь вышла из-под контроля. Второй шаг – признать, что сила, более могущественная, чем ты, может вернуть тебе здравость – то есть «открой свой разум тому, что больше тебя». Я бы сказал, что это нечто большее, чем я – встречи АН. Шаг третий – ты должен решить изменить свою жизнь. Ты передашь себя высшей силе. Я решил, что сделаю то, про что они тут говорят, потому что это явно работает для остальных, и им становится лучше.

На одном из ранних занятий по терапии было три девушки, которые сидели сзади. Я с ними перешучивался – мне они нравились, все трое. Ну и у меня не было доступа к наркотикам, так что я мог думать только о сексе. Я что-то сказал, думая, что это забавно, но они просто вытаращились на меня. И я подумал: «Бл**, они меня раскусили, догадались, что понравились мне, и теперь будут держаться от меня подальше». Как я уже говорил, я был уверен, что они сочтут меня каким-то извращенцем, хотя и не понимаю, что плохого в том, чтобы смотреть на женщину и думать: ооох, а она милашка. Они были из высшего общества, как мне казалось, и я подумал: мне тут не место. Я стал таким параноиком, что решил, они расскажут всем, какой я на самом деле, и все с ними согласятся. Я тогда провел в Прайори всего три дня и знал, что не выдержу еще двадцать восемь, так что я вернулся к себе в комнату. Мои щеки пылали, меня кидало в жар, я вызвал такси по телефону, упаковал вещи и уехал.

Добравшись домой, я сказал, что в Прайори больше не вернусь. Сэм приехала к маме и попыталась уговорить меня вернуться.

– Ни за что, – отрезал я. – Я туда не вернусь.

– Почему? Что произошло?

Я рассказал.

– Ну и ну, – сказала она. – У вас паранойя. Просто возвращайтесь туда, посмотрите им в глаза и вам станет намного лучше.

– Нет. Я поеду в другой центр. Найдите мне другой лечебный центр. Туда я больше не вернусь. – Я сказал, что мне духу не хватит.

– Вы можете вернуться, – повторила она. – Вас учат именно этому: принимать вызов и выдерживать испытания.

В конце концов, она меня убедила. Четыре часа спустя, в полночь, я стоял с чемоданом у дверей Прайори. Все хотели знать, где я был, но я не мог рассказать. Мне было стыдно. Я даже докторам открыться не мог. Когда меня спрашивали, я просто отвечал: «Это не важно». Но это было важно, и мне нужно было поговорить об этом. В конце концов я сознался одной из докторш. «Мне неудобно, – сказал я ей. – Я сказал кое-что и, думаю, это не так поняли. Я не мог никому смотреть после этого в глаза и не мог вернуться после этого на занятия, так что я просто хотел убраться отсюда».

«Это нормально, – ответила она. – Для тех, кто здесь очутился – это нормально. Вы здесь не потому, что здоровы. Вы нездоровы, и об этом нужно говорить, пока вы здесь».

На следующий день те три девушки были со мною очень любезны. Они просто хотели знать, где я был. Я подумал, что, должно быть, точно свихнулся, это я все не так понял. Я даже не упомянул, почему я сбежал. Они явно не знали, что это случилось из-за них, так что я оставил все как есть.

Вернувшись в Прайори, я почувствовал, что преодолел барьер. Я даже не знал, какой, но чувствовал, что это так. Я-бывший никогда бы не вернулся туда, где возникла проблема. Я-бывший просто закурил бы косяк, чтобы забыть, как мне было неудобно. В те времена я был абсолютно ненормальным и все преувеличивал в тысячу раз. Так что ощутить унижение и оправиться от него без помощи наркотиков – для меня было просто невероятно. Меня заставляли задумываться о том, что я ощущаю и как отношусь к остальным. Когда я рассказал медсестре, почему я сбежал, он все поняла.

– Ваши чувства полностью смешались, – сказала она, – и вы не знаете, что делать.

Я посещал терапию и однажды сломался, когда рассказывал о том, что папу посадили в тюрьму. Меня спросили, из-за чего я злюсь.

– Я злюсь из-за того, где сейчас мой отец, – ответил я. – И из-за того, на сколько лет его посадили. Думаю, это произвол, и негодую из-за решения присяжных. – Когда я рассказал им, как отец себя вел на суде, то расплакался.

Возможно, здесь пережить это куда сложнее, чем в тюрьме. Мне пришлось очень постараться, чтобы как-то адаптироваться к тому, что отца нет рядом. Я этого не предвидел. Никогда не думал, что мне придется жить без него, без его заботы, а в 15 лет это очень сложно. Сегодня я справляюсь с этим совсем иначе, чем тогда.

Мы много говорили об отце во время терапии. Думаю, меня пытались заставить сорваться. Казалось, поднимается целая волна, когда я проявлял эмоции, потому что все остальные тоже начинали плакать. Если честно, для меня это было настоящим безумием, рассказывать всем этим людям, которых я только что встретил, о своих самых личных переживаниях и тайнах, но это делало нас ближе друг к другу. Мне это напомнило «Большого Брата»: нас заставляли делиться своим пространством и приходилось узнавать друг друга действительно хорошо. Только здесь было больше доброты, чем у Большого Брата – мы хотели помочь, а не притеснять.

Однажды мы сидели на траве и курили. Я предложил нескольким своим приятелям, с которыми сдружился в Прайори:

– Поехали в Ирландию. Вам там понравится. Поехали, посмотрим снукер и выпьем пива.

– Ты что, не понимаешь, – ответили они, – это полный отказ. Нельзя пить, нельзя принимать наркотики, ничего из того, что искажает психику.

Я провел там всего неделю и не разобрался.

– Вы шутите, – сказал я. – Я здесь только для того, чтобы бросит наркотики. Не для того, чтобы бросить пить. С этим у меня проблем нет.

– Одно ведет к другому, – ответили мне. – Может измениться наркотик выбора, а может, ты сначала выпьешь, а потом закуришь, а потом – все вернется обратно.

– Это полная чушь, – сказал я. – Да и я все равно никогда не любил выпивку.

Это было неправдой: я пил, как рыба. Но я никогда не думал, что это проблема, ведь это никогда не было первым выбором. Я пил, если не мог закурить. В то время я не мог вбить себе в голову идею полной трезвости, но сейчас я понимаю, что это важно. По собственному опыту знаю, что одна рюмка ведет к последствиям.

Я сблизился с одной леди по имени Роуз. Она была алкоголичкой 55-ти лет, и когда я впервые увидел её на занятиях, мне показалось, что все остальные её дразнят. Иногда она плакала. Она постоянно оправдывалась, рассказывала, почему ей нужен алкоголь, но многие проходили терапию годами и слышали все эти «ох, бедная я, несчастная» истории. Она рассказывала, что если бы не обстоятельства, ей бы не нужно было пить, говорила, что мы не знаем, каким был ей дружок, как он её мучил; рассказывала, что ее сын отказывался с ней разговаривать. Мне было жаль ее, я за нее вступился, сказав:

– Неудивительно, что она пьет, при такой жизни.

Но остальные сказали:

– Она себя убьет, она алкоголичка.

Я решил, что это уже слишком. Эта женщина казалась достаточно сильной, чтобы все преодолеть.

– Она себя не убьет, – ответил я. – С ней все в порядке.

Я называл ее СуперБабушка. Она играла в гольф. После окончания занятий мы сыграли несколько раундов и у нас завязались особенные отношения.

В Прайори Роуз мне сказала, что я похож на ее сына, и она даже для меня стирала. Но на занятиях мне объяснили, что это неправильно, я это должен сам делать. Мы говорили о таком в наших группах и я думал, что это смешно. Я рос абсолютно иначе. У папы всегда были работники, которые делали что-то для него: он их очаровывал, и они думали, что помочь ему чем-то – просто замечательно. Но здесь мне сказали, что позволять Роуз делать за меня что-то – неправильно, как и сочувствовать ей в ее ситуации. Мне сказали, что я даю ей силы продолжать гробить свою жизнь, и что мы должны наоборот разрушать оправдания ее алкоголизму. Я так не считал. Я видел только пожилую леди, которой было нужно немножко любви. Но в конце оказалось, что они были правы, а я ошибался.

Роуз умерла в прошлом году. Она спилась до смерти. Ее почки отказали. Я не пошел на похороны – мне все еще неудобно из-за этого, но я не выношу похорон. Я должен был пойти, но отвертелся.

В Прайори я встретил еще одного замечательного человека, который стал моим опекуном в Программе Двенадцати Шагов. Опекун – это образец, тот, кто сумел выздороветь и может провести и тебя через Двенадцать Шагов. Я выбрал одного парня, который был в Прайори, и возвращался каждый четверг для Поддержки – это была целая сеть для бывших пациентов. Я зашел в комнату, сел в большое кресло и уснул, думая, как некультурно поступаю.

А когда я проснулся, он сказал:

– Все нормально. Если ты хочешь спать – то никаких проблем.

– Кто вы? – спросил я. – Вы только что пришли?

– Нет, я пришел, чтобы поделиться с вами, – ответил он.

– О, ну тогда ладно. Разбудите меня, когда начнете.

– Нет, – сказал он. – Можешь спать, все хорошо.

В комнату зашли все остальные. В этой маленькой чайной собиралось примерно шесть человек, мы смотрели телевизор и перешучивались. Он начал говорить, рассказал, каким он был, как сумел вернуться и как живет сейчас. Даже будучи неспособным разлепить глаза, я был потрясен тем, что он говорил, потому что это было такое мощное послание. Нам всегда говорили, что нужно собирать номера телефонов бывших аддиктов, чтобы создать собственную сеть поддержки, когда мы покинем Прайори. Чтобы было кому позвонить и попросить о помощи, если нам будет плохо. Поэтому я просто подошел к нему и сказал: «Дайте мне свой номер телефона». Я знал, что когда покину Прайори, то он будет первым, кого я попрошу стать моим опекуном.

После собрания мы все вышли на улицу покурить и пообщаться. Я рассказал, что только что услышал самую невероятную историю в жизни и что я от этого как под кайфом. «Поверить не могу, что этот парень когда-то был аддиктом», – сказал я. На меня смотрели как на психа. Но он казался таким спокойным и уравновешенным и это все, о чем мечтал я – немного покоя в моей жизни. Я всегда мчался на скорости 200 миль в час, всегда был беспокойным и нервным. Он же рассказал, что мог застрять в пробке, зная, что опаздывает на встречу, но также зная, что никак не может ускорить решение. Поэтому он просто смирялся: все равно невозможно успеть вовремя, но он приедет, как только сможет. «Мир не вращается вокруг меня, – сказал он, – и если я буду мчаться, невзирая на светофоры, то меня или остановит полиция, или я устрою аварию, пытаясь успеть куда-то на пятнадцать минут раньше. Если я опоздаю на эти пятнадцать минут, то объясню, почему так получилось».

Такая простая история стала для меня откровением. За рулем я превращался в психа – хотел успеть всюду за пять минут. Поэтому я подумал: значит, вот что я должен делать в такой ситуации – смириться. И это касалось не только пробок на дорогах, но жизни в целом, ну и к снукеру. Я могу тренироваться, пока не натру мозоли на ладонях, но потом нужно сказать: все так все, сейчас это без толку. Нужно положить кий, немного успокоиться и вновь приступить, но уже отдохнувшим. Только аддикт во мне требовал играть и играть, пока я не свалюсь. Таков уж я есть.

Когда я впервые попал в Прайори, вряд ли кто-то знал, кто я такой. Все провели последние годы далеко от дома, не смотрели телевизор и не читали газет. Мне это было странно, потому что меня всегда узнавали, и было бы проще продолжать в таком духе, а не начинать все с нуля и быть самим собой. Но в Прайори никто от меня ничего не ждал. Меня приняли, и я со всеми хорошо поладил.

Хотя кое-кто и там меня не любил и считал избалованным пацаном из Эссекса. Один парень сказал мне:

– Ты – это одно большое «Эго», да? У тебя есть то, у тебя есть это, и ты думаешь, что все должны с тобой считаться.

– Нет, я так не думаю, – ответил я. – Это ты так думаешь.

Он уставился на меня, не зная, что сказать. Один из докторов глянул на меня, словно говоря: «Ты его сделал», и рассмеялся. Только я не собирался никого обламывать. Я ответил единственное, что мог, абсолютно правдиво. Так думал он, а вовсе не я.

Позже мы с этим парнем поладили. Возможно, благодаря тому, что ему хватило духу высказать мне все в глаза, а не улыбаться, но потом гадить за спиной. Я знал, что ему многое не нравился, но по крайней мере, было ясно, как он ко мне относится. В итоге он оказался довольно приятным парнем.

Некоторые дни проходили очень медленно, а другие – быстро. Иногда я возвращался к себе в комнату в полпятого вечера, ложился на кровать и просто думал, до шести вечера. Потом звонил папа и мы с ним разговаривали часами. Впервые за годы мы с ним нормально общались.

Занятия длились с девяти тридцати до двенадцати тридцати, потом обед, а после – перекур в саду. Мы по очереди убирали со стола, мыли и вытирали посуду. Следующее занятие – до половины пятого. Шесть часов терапии в день, одни занятия тяжелее, другие – легче.

Однажды мы играли в лапту, но даже это было тестом: врачи изучали наше поведение. Одна женщина сказала мне, что в жизни не встречала никого подобного мне. «Здесь побывал Газа, но даже у него не было такого духа соревнования, как у вас», сказала она. Эта женщина была когда-то алкоголичкой, но уже пятнадцать лет ничего не пила. Мы отлично ладили, а сейчас она управляет Прайори. Все ее боялись до безумия. Она не любила, когда говорят глупости, но я с этим как-то справился. Даже не знаю почему, но я ей тоже понравился.

Увидев ее впервые, я решил, что она одна из пациентов. «Кто это? – спросил я. – Ого! Она милая, а?» Красавицей она не была, зато имела стройные ножки, носила короткую юбку, и я подумал, что не отказался бы от этого. Ну, я прямо подошел к ней, и сказал: «У вас красивые ноги». Она не ответила, а остальные в группе зашептали мне, что это главный врач. Вот дерьмо, подумал я, хоть бы я не сильно влип. Но я же ничего не мог поделать! Оставалось надеяться, что она любит комплименты. Я был в сумасшедшем доме, и иногда меня начинало перемыкать.

Бывали и такие времена, когда я чувствовал себя ужасно и хотел сбежать – особенно после визита Бьянки. Я должен был с ней попрощаться, зная, что не увижу ее целую неделю. Она приняла мое решение, а я думал, что с моей стороны эгоистично оставаться тут, и что пора выбираться. После трех недель терапии я вновь испугался, что мне это не помогает. Если я не чувствую изменений спустя три или четыре недели, думал я, то как мне это могло помочь?

Нам разрешалось играть в некоторые игры вроде «Монополии», но никому это не нравилось. Еще у нас был спортивный зал, но нам сказали, что туда можно ходить только во время обеденного перерыва (на час), и заниматься не больше получаса, потому что это может точно так же вызвать зависимость. Так что я пропускал обед и шел в тренажерный зал выгонять свою агрессию.

Однажды я сказал врачу:

– Я все еще чувствую себя дерьмово.

– Давайте поговорим об этом, – сказал она. – Что не так?

– Ну, мне кажется, что снукер определяет мою личность. Если снукер хорош, то настроение у меня хорошее, а если плохой – то и мне паршиво.

Она сказала, что это обычная ситуация, особенно для спортсменов – ассоциировать себя со своей работой.

– Вам следует отделить себя от снукера. Вы – Ронни. Вы должны понять Ронни-личность. Ронни-игрок в снукер совсем другой человек, чем просто Ронни. Но даже если бы вы не играли в снукер, вы бы все равно оставались Ронни – личностью.

– Вы правы, – согласился я.

Это имело смысл. И она объяснила, что я делаю с собой и своей жизнью. Я это и так знал, но не мог выразить словами. Я боялся, что, как только уйду из Прайори, то опять начну думать о себе только как об игроке, и что единственное мое достоинство – это игра, и если снукер плох, то и я никуда не гожусь как личность.

Иногда я чувствовал, что контролирую свою жизнь, иногда – что нет. То я понимал, в чем заключается смысл лечения, то не понимал. Иногда врач смотрела на меня, словно говоря: «Вам очень больно», и была права. Я не мог даже заговорить с ней, взглянуть ей в глаза. А иногда она говорила: «У тебя все получается!», и я отвечал, «Ага! А как вы узнали?». Она это определяла просто по моему виду. И как только я подумал, что она меня понимает, то ощутил, что нахожусь там, где нужно.

В конце наших ежедневных занятий мы все собирались в огромном зале, садились в круг и глава группы (мы выбирали голосованием главу на неделю), подводил итоги сделанного за день. Потом каждый должен был назвать свое имя и рассказать, как прошел день для него. Когда подходила моя очередь, я говорил: «Меня зовут Ронни, и у меня был обычный пустяковый день», или «Меня зовут Ронни, и я провел фантастический день». К концу моего пребывания в Прайори я все чаще замечал, что говорю о том, что у меня был фантастический день.

Перевод: Юлия Луценко
Источник: Ronnie: The Autobiography of Ronnie O’Sullivan with Simon Hattenstone, Orion, 2004