Глава 16. Моменты безумия
Текст предназначен для ознакомления и не является источником извлечения коммерческой выгоды.
*Перевод с комментариями Alex.
В моей жизни есть особые моменты – моменты безумия. Незапланированные, и до сих пор необъяснённые. Я, наверное, не менее знаменит этими моментами, чем своим снукером. Но эти моменты приходят ко мне не просто так. Да, тому, что я ушёл посреди матча с Хендри, была причина; и тому, что я накрыл голову полотенцем в матче с Марком Кингом, тоже была причина. Была причина даже тому, что я сделал самую худшую в мире лысину на своей голове посреди матча. Время колоться.
Часть первая, уход с матча со Стивеном Хендри.
Это могло случиться в любом из предыдущей полудюжины матчей. Был 2006-й год, я играл в Премьер-Лиге, в полуфинале против Стива Дэвиса и в финале против Джимми. Для нас с Джо настали тяжкие времена, и голову свою я упрятал глубоко в задницу. Я не хотел быть на турнирах. С моими мозгами было не всё в порядке. Со мной было не всё в порядке.
Я играл с Дэвисом, вёл 3:1, промазал шар и направился к нему. Я хотел пожать ему руку и просто уйти. По дороге я сказал себе: “Что ты делаешь? Ты не можешь этого делать!” Я вёл 3:1! Так что я вовремя остановился и сел в своё кресло. Но в голове всё время крутилось: пожми ему руку и уходи отсюда, хватит с тебя.
Я собрался, выиграл этот матч и вышел в финал против Джимми. Я вёл 4:0, забивал практически всё, и вдруг – бум! я промазал, он зачистил стол – 4:1. В следующем фрейме случилось то же самое, и я пошёл жать ему руку.
Я подумал – Боже, два раза подряд! Я не сделал этого, но сама мысль о том, что я хотел это сделать, была достаточной причиной для беспокойства. Я был настолько измотан домашними проблемами, что просто не мог находиться там. Я чувствовал себя самым одиноким человеком в мире. Я вообще не знал, чего хочу – я не хотел быть на турнирах, но и дома тоже, настолько гробовая там была атмосфера. Наверное, мне просто не хватало счастливой семейной жизни.
Лили было всего лишь пару месяцев, она была самым милым ребёнком на свете, но даже её появление не смогло спасти наших отношений. До её рождения мы порой ссорились, как и все пары, но с её появлением всё обострилось. Если бы её не было, я бы просто ушёл. Но меня захлёстывало чувство вины, я старался стать хорошим отцом, чтобы не вышло так, как с моей первой дочерью, Тейлор.
И вот, шагая пожать Джимми руку, я снова подумал: “Какого хера ты делаешь? Ты ведёшь 4:3, ты выиграешь этот турнир, что ты творишь, придурок?” Я всё-таки выиграл этот турнир, но чувство, что это не конец истории, осталось. И оно не подвело.
Тучи сгущались. Я чуть было не ушёл дважды, и следующий турнир был ЮК. Я выиграл два раунда перед тем, как сыграть с Хендри. Я хотел уйти с обоих этих матчей, но сдержался. С Хендри я играл просто ужасно, шары не шли в лузы, потом я сыграл плохой удар, разбил красные, я проигрывал 4:1 в четвертьфинале, он играл хорошо, и я подумал – да ну его всё, я ухожу. Свалю отсюда и загуляю.
Было 4 часа дня, и я думал – ага, со мной парочка друзей-жокеев, они любят побухать. Сегодня я нажрусь, убьюсь наглушняк. Забавно то, что для всех я выглядел прекрасно – свежим и здоровым, как бык. Все говорили мне, что я выгляжу хорошо, а я был в разобранном состоянии. Даже бег не всегда мог вывести меня из депрессии.
Я пожал руку рефери, потом Хендри, сказал: “Удачи, Стив”, и ушёл. Потом я видел его реакцию на ЮТюбе, и он не знал, куда себя деть – уходить, или остаться. Он спросил Яна Верхааса: “Ну и что мы теперь будем делать?” А Ян ответил: “Я думаю, игра окончена, он ведь сдался”.
Некоторые зрители закричали: “Хорош, Ронни! Ты не можешь так делать!”, – а я думал, знаете что – я могу делать всё, что хочу. Естественно, все сразу заговорили о моей нестабильной психике и проблемах с головой.
Никто не мог поверить в то, что я сделал, и меньше всех Стивен. Он отнёсся к ситуации очень милосердно, видимо, понимая, что в моей башке была полная жопа. “У меня и мысли не было, что что-то не так”, – сказал он после моего ухода. “До матча он был в хорошей форме, и мы болтали за кулисами. Уверен, что у него есть свои причины, и я не стану eго критиковать. Он просто сказал, что с него хватит и пожелал мне удачи в турнире. Только он сам знает, что он чувствовал в этот момент. Я не могу винить в этом кого-то другого, но такого я ещё не видел. Это очень эксцентрично”.
Я принёс свои извинения в письменном виде. “Хотел бы я играть лучше сегодня, но у меня был ужасный день. Все, кто знает меня, знают, какой я перфекционист в отношении игры, и сегодня я просто так разозлился сам на себя, что ушёл с игры, которую сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что должен был доиграть. Я прошу прощения за то, что не остался, чтобы отточить его игру перед полуфиналом. Я также прошу прощения у болельщиков, которые пришли посмотреть на меня – я не хотел их разочаровывать, и я действительно раскаиваюсь в содеянном. В настоящий момент я чувствую разочарование в себе, мне больно, но я боец, и я вернусь. Я встану на ноги крепче, чем когда-либо, и скоро снова смогу сражаться”.
Но для большинства этого было недостаточно. Большинство экспертов сошлись во мнении, что я опозорил снукер.
Я думаю, что мой уход с игры был неотвратим. Во мне сидел какой-то демон, который не успокоился бы, пока этого не произошло. Я бы всё равно вошёл в “режим полёта”, это был лишь вопрос времени. Мне приходило в голову дойти до финала и просто не выйти на него. Я думал, что лучшего способа вывести из себя начальство не существует. Часть меня хотела войны с Уорлдснукером. Я не говорю, что это образ мыслей, присущий логичному человеку. Но были люди, которые подначивали меня это сделать. Мои приятели-близнецы из Ливерпуля, Бобби и Лес, толкали меня на это – хорошие ребята, люблю их, но они жуткие подстрекатели. Они постоянно говорили мне, что начальство делает то, и это, и в их словах был смысл; есть люди в иерархии Уорлдснукера, которые даром занимают своё рабочее место, и просто усложняют твою жизнь, но ведь это моя рабочая среда, и надо как-то с ними уживаться.
Для меня важно быть в шоколаде с начальством, но ребята из Ливерпуля не хотели быть в шоколаде, и не хотели, чтобы в нём был я. Я вёл себя, как идиот, слушая их, позволяя им себя развести. В течение какого-то времени между мной и снукерным начальством было что-то наподобие войны, потому что я думал, что моих друзей обидели. Это было так тупо.
Когда я ушёл с матча, резонанс был большим, чем я ожидал. Я не мог понять, почему они так это раздули. Я плохо себя чувствовал, был в депрессии, ушёл, Стивен прошёл в полуфинал без борьбы – чем плохо? А потом меня оштрафовали на 25 000, и я подумал – какого хера! Что тут произошло? Они жёстко меня придавили, и я подумал – больше так делать нельзя. Когда меня оштрафовали, я весь кипел. Это заставило меня ещё острее почувствовать своё одиночество.
В тот вечер я нажрался. Я позвонил приятелю, одному из жокеев, и сказал: “Дайно, мы гуляем, старина!” Он пришёл ко мне, думая, что матч уже закончился. Близнецы-скаузеры, Боб и Лес, уже были у меня. Когда я пришёл домой, я рассказал Джо, что случилось. Она поддержала меня, она всегда меня поддерживала в те моменты, когда мне было плохо. Она сказала: “Не переживай, это самый лучший поступок в твоей жизни. Это твоя правда.” Я удивился: “Моя правда? Ничего хорошего тут нет. Меня только что оштрафовали на двадцать пять штук. Это не есть хорошо”.
Я думал, штраф был слишком жесток, но они были правы, штрафуя меня. В конце концов, я стал обузой, если я мог вот так просто взять и уйти с середины любого матча. И если болельщики увидят, что я могу такое делать, то смогут и они – или вообще просто не придут на матч.
Я зашёл к Родни Уокеру, тогдашнему председателю Уорлдснукера, и рассказал ему о своей депрессии и семейных проблемах, но предупредил, что не хочу вдаваться в подробности. Я сказал: “У меня настали тяжёлые времена, мне трудно, меня понесло. Ты знаешь, какой я сейчас взвинченный, и если мне уж что-то взбредёт в голову, то я обязательно это сделаю, но в этот раз причина была в моей домашней ситуации”. Это было правдой, но не полной правдой. Я не сказал ему о том, что был разозлён поведением Уорлдснукера.
Он сказал: “Хорошо. Нет проблем, рад, что ты мне рассказал”. Но меня всё равно оштрафовали.
Скорее всего, они также опасались, что мой уход положит начало тренду, и другие игроки тоже начнут уходить с матчей, но я не думаю, что тут было чего бояться. Другие игроки не настолько сумасшедшие, чтобы такое сделать.
Болельщики тоже разозлились на меня. Некоторые начинали улюлюкать, когда я выходил на матчи в Престоне, и Мастерс в Уэмбли – два следующих турнира. Джон Пэррот начал меня парафинить, говоря, что если я неуравновешен, то должен справляться со своими проблемами дома, а потом уже вернуться в снукер, когда буду готов к этому. Я думаю, что это неправильно – это как бить лежачего, вместо того, чтобы посочувствовать проблемам человека. Хендри молодец. Он сказал, что у меня должно было быть действительно много проблем, чтобы сделать то, что я сделал. Но остальные сказали, что нет мне прощения – если ты профи, то выходи и играй.
Глава 16 “Моменты безумия”, продолжение части про уход с матча против Хендри.
На Мастерс я ощущал страшное давление. Я только что ушёл с матча, все гадали, каков я буду: буду ли играть хорошо – или останусь ли я вообще так надолго, чтобы узнать, играю ли я хорошо. Это был тот турнир, в котором я победил Дина в финале, и он начал плакать. Причина, по которой я выиграл этот турнир, крылась в том, что в одно из воскресений я сидел дома и смотрел телик, на экране был Дин, и он был в великолепной форме, и Джон Вирго сказал: “А вот и новая гвардия, это тот самый парень, который отберёт пальму первенства у Ронни О`Салливана”.
Я подумал – ах ты наглая морда! Я люблю Джона, но тогда подумал – знаешь что, ты пишешь мой некролог немного преждевременно, Вирго. Это дало мне причину поехать на этот турнир и победить. Идеальная мотивация. Джону я об этом ничего не сказал, но каждый раз, когда я был за тренировочным столом, я вспоминал об этих его словах, и думал о том, как заткнуть моих критиков.
По иронии судьбы, в финале мне встретился именно Дин, и он играл великолепно. Он сразу повёл в счёте 2:0, и я подумал – это будет настоящая битва. Я знал, что я в хорошей форме, она то уходила, то появлялась, но когда я разыгрывался, то играл мощно. Так что я подумал, надо подождать, войти в форму, и посмотрим, что он сможет мне ответить на то, чем я его ударю. Я не паниковал, когда он вырвался вперёд, потом сравнял 2:2, а к интервалу я уже вёл 5:3 – я его переигрывал, перебарывал, и к тому времени он знал, что ему придётся нелегко, потому что у меня заходили классные удары.
Потом счёт стал 9:3, и он захотел уйти. Забавно то, что Дин – последний человек, от которого можно было бы ожидать такого. Может, он позаимствовал страницу из моей книги? Дин начал плакать, это было в перерыве, и мне надо было выиграть всего один фрейм, когда он подошёл пожать мне руку. Я подумал о своих проблемах, и сказал ему: “Нет, приятель. Ты не можешь так поступить. Они собираются уничтожить меня, и они уничтожат тебя, если ты это сделаешь. Ты не можешь так поступить”.
То есть, когда я говорю, что сказал это ему, я имею в виду, что это то, что ему перевёл Джанго по моей просьбе. Потом я обнял его и сказал, пойдём попьём чайку. Возможно, он был настолько расстроен, что не знал счёта, и ему казалось, что он уже проиграл. Мы пили чай, и я сказал ему: “Твоя мама смотрит, твой папа смотрит, не занимайся фигнёй, ещё один фрейм – и всё окончится!” Он всхлипывал. Я завёл его в раздевалку, Джанго был с нами. Я сказал Джанго: “Скажи ему, чтобы он вернулся и продолжил игру, всё будет хорошо”. Потом я спросил Дина, любит ли он гоночные машины, Феррари, и пообещал его взять с собой на гоночную трассу Брэндс Хатч на денёк.
Он начал понемногу успокаиваться. Его менеджер, Гэри Болдри, был там, и я сказал ему:
– Он должен выйти и закончить игру.
– Да, я знаю, – ответил он.
– Давай, пойдём, доиграем ещё один фрейм, закончим этот матч, иначе Уорлдснукер и папарацци будут издеваться над ним, как они это делают со мной, ему это ни к чему.
И вот мы вышли, и во время последнего фрейма кто-то крикнул мне из толпы:
– Да ты и сам не лучше, ушёл с матча!
– Закрой рот! – сказал я, – если у тебя не найдётся сказать ничего хорошего, иди домой.
Это случилось, когда я делал клиренс в последнем фрейме, я думал – я не позволю этому идиоту так с собой разговаривать.
Так что, хотя от этого моего ухода с игры я поимел одни неприятности, сам опыт послужил мне неплохим уроком, я кое-что вынес из этого, и сумел помочь Дину в такой же ситуации. Я никогда не обсуждал с Дином эту ситуацию. В этом просто нет надобности. Она послужила ему уроком, так же как мой уход матча послужил уроком мне.
Следующая часть той же главы, “Мокрое полотенце на голове“.
Я играл с Марком Кингом. На некоторых противников можно смотреть с удовольствием, и думать: “Знаете что, меня тут просто выносят, но зато у меня самое лучшее место в зале” – Стивен Хендри, Джон Хиггинс, и ты видишь, как они показывают класс, но тогда я играл с Марком Кингом, и нет ничего хорошего в процессе наблюдения за его игрой.
Наверное, он знает, что он просто хакер. Он не из тех, кто думает, что блестяще играет. Он честный и открытый. Он знает, что с тем талантом, что у него есть, он добился просто небывалых результатов. Он просто лупильщик шаров. У него нет чувства игры. Но его боевой дух и желание победить сильнее, чем у кого бы то ни было. Несмотря на это, сидеть там и наблюдать за его игрой – это не моя мечта о том, как провести выходной.
Всё, что делает – неправильно: его стойка, его ударная и подставочная руки, то, как он дёргается при ударе, он играет абсолютно не плавно. Так что, со всем уважением к Марку – ну ладно, с небольшим неуважением к Марку – я просто должен был тогда напялить на голову это полотенце, чтобы этого не видеть. Я очень боялся, что смогу видеть его даже сквозь полотенце. Когда я одел его на голову, я подумал – боже, неужели я и так его увижу? Но, к счастью, его не было видно.
Я слышал, как заходили шары, и с того момента, как рефери объявил счёт, до момента захода следующего шара, я думал, он обходил стол как минимум дважды. Хороший игрок, когда он среди шаров, просто делает – бам-бам-бам-бам – всё! Марк ходит вокруг стола раза в четыре больше, чем я.
Мне просто тяжело было на это смотреть – длинный матч, 17 фреймов, ЮК, и я решил – нет, я не буду на него смотреть. Но он не один такой. Есть много игроков, за игрой которых я не могу смотреть. Иногда я бы хотел сам играть дерьмово, только для того, чтобы не замечать ошибок других. Иногда мне хочется не знать тех вещей, что делают определённых игроков плохими или хорошими. Когда ты играешь с плохими игроками, можно точно так же перенять их плохие привычки, как и в случае, когда играешь с хорошими. У Марка Кинга нет ничего стоящего, что бы я мог у него перенять. Не думаю, что он когда-либо догадывался о том, почему я одел тогда на голову полотенце. Ну что ж, теперь он знает.
Он победил меня 9:8. Это был тот самый матч, с которого ушёл Рэй Риардон, потому что я лупил все шары без разбору. После этого матча они ввели правило, запрещающее одевать полотенце на голову во время матча, приравнивая это к неджентльменскому поведению.
Это было похоже на тот случай, когда я играл с Селби и начал считать точки на ложке. Я знал, что нельзя одевать полотенце на голову, но он игрок того же типа, что и Кинг. Он столько всего делает неправильно, владея кием, что смотришь на него и думаешь – да как он вообще забивает, он этот ударил не так, тот не туда, и я не могу удержаться от того, чтобы не смотреть, и не критиковать его в душе. И это вовсе не то, чем я хочу заниматься во время матча. Но я не могу сдержаться, это как мания. Так что моя идея начать считать точки просто предохраняла меня от наблюдения за его игрой, потому что это отнюдь не отрада для глаз.
Я думаю, что стал бы неплохим тренером, но я был бы как Рэй Риардон – нервничал бы и ворчал, если бы игроки играли не так, как я хочу. Люди называют меня инстинктивным игроком, но не думаю, что это правильно. Я думаю, всё совсем наоборот. Ты должен быть хорош технически для того, чтобы стать действительно инстинктивным. Если ты технически хорош, это позволяет тебе забивать шары с лёгкостью и точностью; что в свою очередь позволяет не волноваться о том, зайдёт ли шар и куда пойдёт белый, а просто переходить с одного удара на следующий. Ты просто думаешь, куда поставить белый, а не “мне не нравится этот удар”, или “тут я могу закосячить”, или “я тут, но у меня вряд ли получится быть там, где я хочу”.
Когда ты технически хорош, ты свободен, и можешь концентрироваться на самой игре, а не мучиться с ударами. Вот почему я часто говорил, что Селби тяжко будут даваться турниры с большим количеством фреймов – у него, как и у меня, были свои технические проблемы. Интересно то, что он пока так и не стал чемпионом мира*, а ЮК выиграл в первый раз в этом году, когда они урезали формат до 11 фреймов с 19-ти. В длинных матчах значение обладания хорошей техникой начинает превалировать, потому что больше шансов для того, что техника в какой-то момент даст сбой. Я думал, что сам никогда не стану ЧМ потому, что мучился со своей техникой. К счастью, я ошибался.
*От себя прокомментирую: именно в этом сезоне то ли Селби, то ли Вики, в каком-то интервью говорили о том, что его техника заметно улучшилась. Да и видно, что он уже меньше раскачивается, по крайней мере, амплитуда раскачиваний сократилась.
Глава 16-я, “Моменты безумия”, часть “Знаменитый перекус в Китае”.
Эту главу я решил разделить на две части. Первую некоторые найдут пошлой, и могут её вообще не читать, но я не хотел бы, чтобы кто-то из-за этого пропустил вторую часть, в которой сказано много важного. Так что – 18+!
Не уверен, что это можно отнести к моментам безумия. Я думал, что просто прикалываюсь, хотя не всем так показалось. Проблема в том, что я был не в курсе, что камеры и микрофоны были включены. Если бы я знал, я бы точно не сказал того, что сказал.
Я сидел рядом с Иваном Хирщовицем, главой мидии Уорлдснукера. Мы с Иваном приятели, и у него хорошее чувство юмора. Они задали мне первый вопрос, потом перевели его на английский, и я подумал – чёрт побери, это звучало так долго на китайском, и так коротко на английском!
– Е…ь, – сказал я Ивану, – это был самый длинный вопрос в мире! – Он начал смеяться. Журналист сказал:
– Ты выложился на все 100 сегодня?
– Я думаю, я выступил хорошо, но Марко выступил лучше, – сказал я. У меня в руке был микрофон, и я прошептал Ивану:
– Смотри, он такого же размера, как мой болт, и такой же формы.
– Ну, это странная форма, – сказал Иван.
– Какой же формы у тебя? – спросил я. Я не понимал, что вся аппаратура была подключена, мы просто хихикали. Потом я оглянулся и сказал:
– Кого-то покормить? Кто хочет пососать мой член?
Я держал в руках микрофон, смотрел на женщину в переднем ряду и говорил: “Не хочешь подойти и пососать вот это?” Она смотрела на меня и улыбалась, а Иван просто уссыкался от смеха, слёзы катились по его лицу. Я сказал это только потому, что она не понимала. Это было глупо, но обычно я не груб и никого не обижаю. Мы просто прикалывались.
Я понял, что микрофон был включен только тогда, когда вернулся домой, и получил звонок от отца: “Тебя привлекут за непристойные комментарии, об этом говорят на всех каналах радио”.
– ЧТО? – сказал я. Я вообще не понимал, о чём он. Я жил в доме своего друга в Онгаре, там не было интернета, и мне пришлось поверить папе на слово. Впервые я увидел это, когда купил Сан на следующий день. Когда я прочитал статью, она меня рассмешила – прелестно, подумал я, очень смешно. Но в то же время я заволновался, я знал, что Уорлдснукер только и ищет повод, чтобы меня прищучить, и сейчас они уверены, что китайцы сочтут это обидным, и скажут, что я забурел. Я был уверен, что Уорлдснукер воспользуется первой же возможностью, чтобы забанить меня, и это прекрасный шанс – Ронни едет в новую супердержаву, просит их пососать ему хер, и расстраивает китайцев. Вот тут я обосрался.
У меня были друзья в Китае, и я попросил их прощупать почву, узнать чё почём – действительно ли они возмущены моим поступком. Они перезвонили мне и сказали: “Нет, нет, они даже ничего и не поняли, они считают тебя великим и просто расстроились, что ты уехал. Они все тебя любят, и вообще не понимают, из-за чего скандал”.
Ну, слава Богу, подумал я. Мы выложили извинения на их спортивный канал, я извинился, и сказал, что люблю китайских фанов, и с нетерпением жду возвращения. Это было сделано без Уорлдснукера, по моей собственной инициативе. К тому времени Китайская Ассоциация Снукера и китайская пресса были на моей стороне, так что насчёт них мне было нечего волноваться. Мне просто нужно было, чтобы Уорлдснукер знал, что я помирился с китайцами и извинился, и я знал, что отношения не расстроились.
Продолжение главы 16-й “Моменты безумия”, вторая часть раздела про Китай.
По-моему, лучшая часть книги.
Иногда возникает такое чувство, будто наши с Уорлдснукером взаимоотношения на грани фола. Они любят меня, знают, что я полезен для спорта, но в то же время возмущаются моим поведением – они думают, что я считаю себя выше спорта. В какой-то степени они зависели от меня в последние несколько лет, и им ненавистен этот факт. И я знаю, что никогда не был одной из их овец; никогда не делал то, что мне приказывали, не становился в строй. Если бы я это делал, я бы быстро потерял своё чувство того, кто я есть, своё самосознание.
Я думал – какое самое худшее наказание может придумать для меня Уорлдснукер? Забанить меня. Но так как я убедил себя в том, что игра не приносит мне удовольствия, что я в депрессии, если бы они это сделали, то просто оказали бы мне услугу. Так что каждый раз, когда я чувствовал, что Уорлдснукер схватил меня за яйца, я старался смотреть на это позитивно – пускай банят, мне только лучше будет – и не давал вводить себя в уныние. Никакой больше снукерной депрессии – великолепно. Я решил не идти на компромиссы. Они могли меня забанить, если б хотели, но они бы выглядели так, как будто отрезают себе нос, чтобы плюнуть в своё же лицо – “Удачи вам в разговоре со спонсорами, потому что это было вашим решением отстранить меня. Мне теперь не нужно об этом волноваться. Счастливые денёчки!” Вот что я говорил себе, да и в какой-то степени – им.
Нелепо, что они до сих пор настолько зависят от меня после всех этих лет; что не появился никто с таким талантом и личностью, чтобы надрать мне задницу и поставить меня на место. Я думаю, самый большой фактор – именно личность. В общем-то, все снукеристы нудные до ужаса. Даже те, которые очень талантливы технически, не обладают тем, что заставляет публику действительно за них переживать и болеть, как болеют за меня, за Джимми, как болели за Алекса. Думаю, наша нестабильность добавляет нам привлекательности. Мы из очень уязвимого типа людей по той или иной причине, и никто не знает, что случится в следующий раз, когда мы появимся на глаза.
Публика обожала Джимми и Алекса. Джимми был просто невероятным артистом – и тот факт, что он проиграл все шесть своих финалов ЧМ, делал его народным чемпионом в ещё большей степени. Мы все искренне желали ему стать чемпионом мира. Наверное, больше всего я похож на Урагана, и по стилю, и по нашим демонам. Но я думаю, что публика видит важную разницу – “Да, он как Хиггинс, но есть и другая его сторона, где он непреклонен в своём желании быть чемпионом, да, у него есть эти демоны, он облажался, мы не знаем, что он будет делать дальше, но он здоров, он крепок, он атлет”.
Уорлдснукер знает, как публика относится ко мне, и для них это проблема. Иногда я думаю, что больше всего на свете они просто хотят избавиться от меня раз и навсегда. С Хиггинсом они могли себе это позволить – он больше не забивал, и его легко было отстранять на долгие сроки, когда он плохо себя вёл. Естественно, когда он выигрывал, к его поведению они относились куда как толерантнее.
Со мной, им приходится терпеть всё, пока я хорошо играю, но я знаю, что как только игра испортится, или они почувствуют, что фаны отвернулись от меня, то выпрут меня в ту же минуту. Это просто вопрос времени. Но я всегда был уверен, что уйду сам, не дожидаясь изгнания. Я всегда планировал уйти на своих условиях. Я не хочу, чтобы меня заставили уйти, как Алекса Хиггинса. Вот почему в прошлом году я – чемпион мира, лучший игрок планеты – сказал, знаете что? По-ка! Это то, что я называю уходом на моих условиях. И в конце они в лепёшку расшиблись для того, чтобы я вернулся. И я вышел победителем из этой битвы.
В каком-то смысле они, наверное, с нетерпением ожидают, пока я уйду на пенсию. Конечно, им будет не хватать всех историй, всех этих “будет/не будет, приедет/не приедет”, но по крайней мере, они будут чувствовать, что имеют больше контроля над своим спортом, и возможностей держать всех в строю. Они просто скажут – Ронни в прошлом, идём дальше.
Люди поговаривали о том, что Джадд Трамп станет новым мной. Но, опять же, есть разница. Со мной много чего творится, и плохого, и хорошего. Но под этим всем – пламенное желание победить, и интеллект в моей игре. Я не выхожу для того, чтобы лупить по шарам и надеяться на удачу, разбивая их по всему столу. Я ушёл с матча, вернулся на следующий турнир, и выиграл его. У меня всегда получалось вернуться, и я думаю, за это люди меня уважают – я поднимаюсь после падения. Людям нравится это. Это как Рокки или Мохаммед Али – сбили с ног? поднимайся и снова побеждай. Мохаммедa Али отстранили от спорта по соображениям совести, когда он отказался идти в армию. В 1966 он сказал своё знаменитое: “Я лично не рамсил с этими вьетконговцами”. Через три года он вернулся и вернул себе мировой титул.
Со всеми своими демонами, без матери, без отца, с бухлом и наркотой, с детьми, алиментами, поддержанием формы, пристрастиями, депрессиями, в промежутках между всем этим, я умудрился выиграть 4 ЧМ, 4 Мастерс, 4 ЮК. Я выиграл 24 рейтинговых турнира, 10 Премьер Лиг, в общей сложности более 50-ти турниров. Неплохо для такого раздолбая!
Ураган выиграл два мировых титула, и это фантастическое достижение. У него хватало духа, чтобы показывать свою лучшую игру в самые нужные моменты. Но он не был непреклонным, как я. Он бухал, а я бегал по 8 миль (а иногда делал и то и другое одновременно). Иногда я выигрывал, превозмогая самого себя. Думаю, люди всегда ожидали от меня, что я посыплюсь, сорвусь. Посмотрите на меня, и поймёте, почему. Но я был профессионалом, выигрывал турниры более 20-ти лет, и всё ещё чувствую в себе силы на парочку побед. Но те, которые так думали, или говорили, что я морально слаб, на самом деле меня не знают. Я ем таких комментаторов, как Джон Пэрротт, на завтрак. Да, у меня бывают срывы, моменты, когда я ломаюсь, но на протяжении 20-ти лет, я думаю, я был намного сильнее духовно, чем большинство моих критиков.
Я не говорю, что я так силён духом, как, скажем, Питер Эбдон, когда он вгрызается зубами в один фрейм за другим, черепашьим шагом. Я нoшу своё сердце на рукаве (идиома, обозначающая человека, у которого все чувства выражены на лице, искреннего – прим. пер.), люблю свою игру, и главное, хорошо в неё играю.
Я могу быть непостоянен, даже противоречив, но многие настоящие люди точно такие же. Кому это незнакомо?
Один день ты любишь игру, другой день – ненавидишь. Держу пари, множество людей относятся так же к своей работе (если им повезло). Один день тебе нравится быть с детьми, другой день они сводят тебя с ума. Такова жизнь. Для меня, чтобы идти вперёд, самое важное – контролировать эмоции. В прошлом, эмоции доминировали надо мной. Я должен был упасть так низко, что не оставалось бы никакого иного пути, кроме как вверх. Надеюсь, что больше не вырвусь из-под контроля. Когда что-то идёт не так, я вовремя это пресекаю – дышу, думаю, спрашиваю себя, чего я хочу, пытаюсь получить удовольствие от игры.
Я думаю, большинство игроков, большинство людей, переживают свои экстремальные взлёты и падения, но просто не говорят об этом. Я очень открыт. Если я в чём и виновен, то в том, что всегда открыто высказываю то, что у меня на уме.
Продолжение 16-й главы “Моменты безумия”, часть” От Анонимных Алкоголиков до Анонимных Сексоголиков”
Я постоянно передвигаю вещи с места на место. На моём кухонном столе стоят мои телефоны, мой блокнот, моя миска, и если это выглядит неопрятно, я прибираюсь. Когда Дэмиэн готовит, то кухня выглядит как после разрыва гранаты. А я убираю. Меня это не напрягает. Это даже хорошо, потому что есть что убрать. Я постоянно должен что-то делать. Мой приятель сказал мне – ты не человек, ты челодел. Я думаю, это одно из моих пристрастий.
Я не знал, что склонен к привыканию, пока не попал в Прайори. До тех пор я думал, что у меня просто маленькая проблемка с наркотиками, и мне надо прекратить их принимать или хотя бы научиться это контролировать. Я ни в коем случае не считал себя наркоманом. Чтобы признаться в этом себе, у меня ушло лет десять.
Мне казалось, что я подхожу к этому рационально: я тяжело поработал, или хорошо выбегался, и заслужил вволю погулять вечером. Я говорил себе – я не такой запущенный, как остальные, я другой. Я говорил себе, что оставаться чистым месяц-полтора, а потом ударяться в небольшой загул гораздо лучше, чем делать это каждый день. Я старался контролировать свои загулы, и говорил себе, что если мне это удастся, нет никаких проблем.
Типичный загул начинался со спиртного. Всегда водка и апельсиновый сок. Я не очень разбираюсь в напитках, я просто знаю, что водка с апельсиновым соком хорошо меня вставляет. Ронни Вуд – профи. У него свой дринк для каждой ситуации, он бы начал с Гиннесса, потом перешёл бы на водку, потом он доставал этот великолепный предобеденный напиток, я забыл как он называется, но это классный напиток для раннего дня. Он пил по часам, и я думал – этот чувак настоящий эксперт. Я так, любитель, выпью любое, и даже не буду знать, что это, но Ронни обучал меня.
Вообще-то мне не нравится алкоголь, я пью ради эффекта. Он устраняет все мои проблемы. Так что целый день я пью водку с соком, примерно 10 стаканов, к трём утра возвращаюсь домой и достаю вино. Да любое бухло, уже неважно. Забью пару косяков. Потом в семь утра встаёт солнце, и я думаю – о Господи, опять я это сделал. Птички начинают чирикать, и я думаю – ну всё, я доигрался. До полудня я принимаю солнечные ванны на полу и думаю – что я наделал? Проходит три-четыре дня, пока ко мне возвращается нормальное самочувствие.
Когда я в запое, я порю чушь всю ночь, свожу всех с ума, ввожу их в уныние.
Когда я пришёл в Прайори, я подумал – как я выживу без каких-либо дурманящих средств? И поначалу пришлось трудно. Я не думал, что это возможно – вот так взять и перестать принимать наркотики и бухать. Когда я был чистым, я запирался дома и никуда не выходил. То же самое я делал на турнирах – у меня не очень хорошо получалось тусоваться с людьми, и меня мучила паранойя.
Косяк придавал мне уверенности, я мог шутить и смеяться. Я так присел на план, что мог нормально под ним функционировать. Я мог играть в гольф, снукер, во что угодно – он просто уравновешивал меня. Под конец я настолько прикурился, что меня уже не цепляло, просто уравновешивало, выводило на ноль.
Меня часто тестировали, но если я знал, что передозировал, я просто снимался с турнира. После того, как меня поймали в первый раз, я подумал: второй раз они мне этого не простят, так что лучше сняться с турнира, чем рисковать баном. Я всё время был под риском бана, но когда я плохо себя чувствовал, и знал, что маленький косячок вытащит меня из депрессии, мне казалось, что просто необходимо курнуть. Когда я перестал принимать наркотики, меня накрыла настоящая депрессия. Я мучился от самой жизни. Это как курица и яйцо – я был в депрессии потому, что перестал пить и курить траву; но в первую очередь я и начал пить и курить план потому, что был в депрессии. В конце концов, я понял, что лучше быть в депрессии, но чистым, чем в депрессии и на наркоте. По крайней мере, в такой ситуации есть выход, и ты ощущаешь свои настоящие чувства – когда тебе плохо, то тебе по-настоящему плохо, а когда хорошо – тоже есть от чего.
После Прайори я долгое время ходил на встречи АА. Они хорошо помогали справляться с депрессией. Я ходил туда, делился чувствами, рассказывал о том, что в депрессии потому, что мне не хватает наркотиков и спиртного, и мне все сочувствовали, говорили, чтобы я возвращался к ним и молился Богу. Меня это немного развеивало. Если бы было нужно, я бы опять начал туда ходить. АА – это Анонимные Алкоголики, но я обошёл все А. Я ходил в АН (Анонимные Наркоманы), АЕ (Анонимные Едоки), во все. Я думал так: у меня есть зависимости, еда – одна из них, посмотрим, что они мне скажут, я любил пожрать. Они говорили – не ешь такой хлеб, или такую картошку, но я был в неплохой форме и подумал, что мне там не место; я думал – хоть это у меня под контролем.
В какой-то момент я попробовал АС – Анонимные Сексоголики. У меня никого не было два года, и я думал найти какую-то больную, извращённую нимфоманку, с которой можно хорошо провести время, но они оказались какими-то обезбашенными. Я думал осмотреться, а вдруг там можно найти классных тёлок. Некоторые из них даже просто за руки отказывались держаться потому, что настолько их тянуло к сексу – или думали, что их настолько тянет. Я подумал – э, нет, это уж слишком.
Посещение Анонимных Сексоголиков вернуло меня к наркотикам. Там было настолько безумно, что я подумал – бля, надо валить отсюда. Я не хочу стать такими, как они. Забавно: там происходит всё то же самое, что и в АН. Это как будто они все имели проблемы с наркотиками, вылечились, и теперь ищут в себе ещё какие-то зависимости, которые можно “вылечить”. К примеру, некоторых людей, которых я видел в АН, и с ними было всё в порядке, я повстречал в АС; и я начал думать, что все эти забавы с излечением бесконечны, эдак можно лечиться всю жизнь. А я этого не хотел. Я хочу просто жить и контролировать свою жизнь. Попробую обойтись без такого.
В АС не обязательно что-то рассказывать, и это было хорошо, потому что мне и сказать-то было особо нечего. Я никогда не чувствовал себя сексоголиком, даже наоборот. Если у меня есть девушка, и она мне нравится – великолепно. Я не добиваюсь секса, я могу обойтись и без него. В глубине души я понимал, что я вовсе не сексоголик, я просто хотел попробовать всё.
Вот бег – это самая лучшая зависимость. Это не сильно и отличается от АА, АН, АС, и всех этих А. АБ – Анонимные Бегуны! Мы встречаемся раз в неделю, группа друзей, разговариваем, мотивируем друг друга, всегда есть кто-то впереди и позади тебя; так что всегда есть те, кем можно вдохновляться, и те, кому нужно помогать. Бегуны тоже зависимые, и некоторые из них даже имеют из-за этого нездоровый вид. Но я бы лучше выглядел, как они, чем как Стивен Ли, пожирая свиные пироги, выедая свой путь из депрессии. Я был таким, знаю, что это такое, и это совсем нехорошо. Я просто хотел бегать. Бегать, бегать, бегать – это была моя панацея от всех бед. Наверное, лучше встречать проблемы лицом и решать их, но у меня всегда это плохо получалось.
Когда я бегу, я просто думаю о своём шаге; о поддержке хорошего ритма, темпа, я замыкаюсь в себе. Когда я выкладываюсь полностью – спринт 12 по 200 метров или что-то наподобие, я иногда думаю – а зачем я это делаю, в чём смысл? Я просто хочу остановиться. В это время мне не видится никакого толку в беге, но потом, на отдыхе, я рад, что я это сделал. Процесс никогда не приносит удовольствия, но чем крепче становишься, тем большую боль может потом вынести тело.
Я нашёл ходьбу таким же терапевтическим средством, как и бег. Мне довелось это познать, когда пару лет назад у меня забрали права за превышение скорости. Я начал получать настоящее наслаждение от прогулки по Манор Роуд до станции метро.
Окончание 16-й главы “Моменты Безумия”, часть “Когда я побрил голову в Шеффилде”.
Был 2005-й год, я играл на ЧМ, дерьмово играл. Я провёл великолепный сезон, взял четыре титула из восьми возможных. Но в Шеффилде у меня не получалось справляться с давлением. Я чувствовал себя вялым, опущенным, уродливым. Всё было как-то не так. Меня показали по телевизору, я взглянул и подумал – фу, посмотри только, в каком ты состоянии. Мои волосы тогда были длинными. Я сказал своему другу Мики по прозвищу Кефаль – тащи бритву и побрей меня под ноль. Кефаль сказал – да ну, не дури… Но всё равно побрил меня.
На следующий день я вышел на арену и подумал – они решат, что я сошёл с ума. Я выглядел так, как будто мне сделали лоботомию. Кен Дохерти вошёл, посмотрел на меня, потом ещё раз, и подумал – что это за умалишённый там играет? Выглядело так, как будто в Шеффилд запустили серийного убийцу.
Это было отвратительно.
Это был тот год, когда я играл с Питером Эбдоном в 1/4, и он пытал меня, пока я не сдался. Он запер меня в пыточную камеру. Большую часть времени я провел, скорчившись в кресле, опираясь о стену, с руками, закрывающими голову. Остальное время я жевал пальцы, ухмылялся и корчил рожи Рэю Риардону. Я был в полностью разобранном состоянии. Эбдон заставил меня скрести свою голову, пока не пошла кровь. Он уничтожил меня. У меня гора с плеч упала, когда он меня победил. Он сделал брейк в 12 очков за 5 минут 12 секунд. Я сидел там и спросил у какого-то пацана из зала, который час. Он сказал, что около 11-ти утра, и я подумал – о, Боже, ещё целых 2-3 часа мне придётся вот это выдерживать. Теперь я знаю, что чувствуют люди, когда к ним применяют пытку водой. Это было как будто мне насильно не давали спать. Во всём теле Эбдона не найти места, ни одной косточки, где могло бы таиться хоть какое-то сочувствие. Для него это было искусством победы, спортивным шедевром. Мы называем его Психом потому, что он выглядит как Энтони Пёркинс. Мне нравится Эббо, он хороший парень, но он мучитель из самых жестоких. Все думали, что я потерял рассудок от горя, когда я проиграл, но я просто чувствовал облегчение. Наконец-то это закончилось! Время отдыхать.
Я побрил голову посреди предыдущего матча. Хорошо ещё, что я не убил себя, а сделал только это – настолько плохо я себя чувствовал. Я легко отделался. Я играл отвратительно – в какой-то момент я вёл 8:2, но потом начал косячить, как последний лох. Эбдон сделал меня, как щенка. Я его ни в чём не винил – у него была жена и четверо детей, которых надо кормить, и если это был единственный путь к победе – так тому и быть. Но мне после такого пришлось пойти и нажраться в стельку.
“Вынужденный 147”
В 2010-м Барри Хирн решил, что приза за 147 больше не будет. На Уорлд Оупен за него давали 25 000, а потом они решили просто убрать приз – всё, что ты получал, было 4 000 за высший брейк турнира. Мне кажется, это безумие, даже оскорбление – в конце концов 147 – это вершина, это самое великое что ты можешь сделать в снукере, снукерный идеал!
Но вместо того, чтобы жаловаться на это, я подумал – а как лучше всего привлечь внимание к этому вопросу? И я подумал – ага, когда у меня будет расклад на 147, то на полпути я спрошу рефери, сколько мне за это дадут, а когда он скажет, что нисколько, то я в знак протеста саботирую брейк в какой-то момент. И вот вскоре после этого, я иду на 147 и спрашиваю у рефери, Яна Верхааса:
– Какой приз за макс?
– Четыре тысячи.
– За столько денег я не буду делать 147.
У меня было всего лишь 40 или 50 очков, я был на ранней стадии брейка (на самом деле Ронни спросил Яна, когда у него было всего 8 очков, а Ян долго узнавал, и ответ смог дать лишь когда Ронни набрал уже 48 очков, – прим. пер.). Он ничего не сказал, но, наверное, подумал, что я пошутил. Каждый раз, когда я забивал ещё один чёрный, я говорил ему, что я не сделаю макс. Это можно услышать по ТВ, если прислушаться. Так я дошёл до жёлтого и сказал ему – я всё равно его не сделаю.
К тому времени я был уже довольно-таки возбуждён. Я подумал, что это хорошая форма протеста, и запомнится лучше, чем 147; что зрителям будет куда как интереснее рассказывать: “Я был на том матче, где Ронни отказался делать 147”, чем рассказывать о матче, где я сделал макс – в конце концов, я множество их сделал в своё время. Это запомнилось бы не меньше, чем самый быстрый макс, хотя и по разным причинам. Ни один снукерист до того не набирал 140, а потом отказывался забивать чёрный. Я войду в историю.
Деннис Тейлор сказал: “Он улыбается и шутит с Яном Верхаасом”. Но они не знали, что я ему говорил в то время.
– Что тут скажешь, – говорил Джон Вирго, – Казалось, что в прошлом фрейме он потерял интерес к матчу, а в этом он сыграл просто сенсационно. Сенсационно!
Я был на 134.
– Давай, Ронни, – сказал он.
Сто сорок, громкий рёв толпы.
А я просто пошёл и пожал Марку Кингу руку. Я победил 3:0. Чёрный был простой. Его можно было забить даже членом. Марк выглядел шокированным. Весь зал был шокирован. Но Ян не собирался сдаваться.
– Давай, Рон, сделай это для болельщиков, – сказал он.
Я подумал, ах ты мерзавец, сделал мне ловушку из чувства моей вины в момент моей славы. Ну конечно, я забил чёрный – заколотил.
– Вы когда-нибудь видели нечто подобное в своей жизни? – сказал Джон Вирго в конце. Ха, если бы я не забил чёрный, точно бы не увидели.
Ко мне сразу же подошёл Барри Хирн:
– Слава Богу, что ты забил этот чёрный, иначе у тебя были бы большие неприятности. Здесь присутствует суперинтендант, который пресекает все скандалы, связанные со ставками, мы пытаемся обелить имидж игры. Если бы ты это сделал у него перед носом, нехорошо получилось бы.
Между тем, как я пожал руку Марку, и забил чёрный, прошло всего несколько секунд.
Реакция была неоднозначной. Мне казалось, что было понятно, что я просто прикололся, а к тому же выразил протест. Но руководство решило, что это был шокирующий поступок. Марк Уильямс тоже раскритиковал меня.
– Брейк Ронни должен был окончиться на 140, потому что он пожал руки перед тем, как забить чёрный. Он должен был забить чёрный без выкрутасов, или отыграться, если бы он хотел выразить протест. Но потому люди и приходят смотреть на него, увидеть, что он ещё выкинет, – сказал он.
Некоторые игроки поддержали меня – всё-таки они тоже были недовольны тем, что призовой фонд урезали. Нил Робертсон сказал, что, по его мнению, это было великолепно.
– Забить красный и чёрный, и сразу спросить у рефери, сколько денег дают за 147 – признак абсолютного гения. Ни один игрок, кроме него, не смог бы такого. Он знал, что нет никакого приза, он просто подготавливал сцену.
Никто не велик более, чем сам спорт, но он делает спорт гораздо привлекательнее, когда вытворяет нечто подобное.
Я пересмотрел этот макс, и всем рекомендую – совершенно другими глазами смотрится, зная подоплеку.
Дед Денис как в воду глядел, когда ещё после первого красного сказал: “В том-то и прелесть наблюдать за игрой Ронни – никогда не знаешь, что случится дальше”.