Глава 11. Я и отец, история на воле

Текст предназначен для ознакомления и не является источником извлечения коммерческой выгоды.

*Перевод с комментариями Alex.

Как только папу первый раз отпустили на домашнее свидание (по Британским законам заключённый имеет право просить съездить домой на день время от времени ближе к концу срока – прим. пер.), первое, что мы сделали, это вышли на пробежку. Не то, чтобы мы бежали по-настоящему, скорее, это был бег трусцой, папа нехило прибавил в весе ближе к концу срока. Не знаю, с чем это связано, ибо все эти годы, что я посещал его в тюрьме, он поддерживал прекрасную форму, не имел и унции лишнего жира. Видимо, предчувствуя скорое освобождение, просто расслабился.

Папарацци умудрились нас сфотографировать и Дейли Мэйл показало его во всей его бочкообразной красе под заголовком “Отец снукерного чемпиона Ронни О`Салливана празднует свободу… бегая трусцой”.

После дневного домашнего свидания было свидание на все выходные, а потом, в 2010-м, его наконец-то отпустили на лицензию – это значит, что он свободный человек, но если он совершит любое преступление, или не отметится в полицейском участке в положенное время, его вернут отбывать пожизненное заключение.

Когда я приехал забирать его на первое домашнее свидание в открытую тюрьму Садбери, и он сел в машину, я не мог в это поверить. Мы снова вместе, на воле. Ну, или на тюремной парковке.

– Ну что, пап, куда поедем? – спросил я его.

– Да хер его знает, – сказал он. – Я на воле первый раз за 17 лет.

– Я знаю хороший отель неподалёку, можем поехать туда, позавтракать, почитать газеты.

– Да, это сойдёт. Поехали!

Когда мы приехали в отель, и он первый раз говорил с мамой по телефону, его трясло. Я очень ему сочувствовал. Я думал – вот что с ним сделала тюрьма, он обрёл свободу, но весь дрожит, плачет, он просто эмоциональная развалина. Но ведь как может быть по другому, если он был закрыт почти 20 лет?

После завтрака папа постригся, ему сделали маникюр, а потом мы пошли в номер и целый день смотрели футбол и болтали. Я нервничал, потому что привык, что это он мне говорил, что делать, мне было очень непривычно говорить ему – пойдём сюда, сделаем то.

С первого дня его заключения я ждал его освобождения. Я полагаю, моё видение того, как всё будет после этого, было слишком оптимистичным. Я думал, всё вернётся на свои места – папа будет дома, мама будет для нас всех готовить, он будет управлять своим бизнесом, мы будем посещать Уэст Энд (престижный район центрального Лондона, прим. пер.), веселиться, дом будет полон гостей, он найдёт для меня правильные слова, которые помогут мне играть лучше… Ничего из этого не произошло.

Мама стала независимой женщиной. Она полностью контролировала свою жизнь, была счастлива, и не собиралась ничего менять. Отец должен был просто принять это, и надо отдать ему должное – он так и сделал.

Теперь он снова начал мной командовать, и это может привести к проблемам, ведь я тоже уже привык быть независимым, совсем как мама. Я стал самодостаточным 20 лет назад, и таким и остаюсь, и хотя я совершаю много ошибок, мне не всегда хочется, чтобы кто-то мне на них указывал. Я не должен оправдываться, но вместе с тем, именно это я и делаю, потому что он мой отец. Он делает это из лучших побуждений, но не всегда это приводит к лучшему.

Папа не видит логики в способе жизни, который я веду. Возможно, это потому что её там особо и нет.

– Ты всегда будешь косячить, твоя жизнь всегда будет бардаком, у тебя всегда будут проблемы с деньгами, ты всегда…

В принципе, я всегда могу сказать, что я неоднократный чемпион мира, что моя жизнь не такой уж и бардак, но я не напрягаюсь. Папа любит побрюзжать. Я ничего не говорю, просто тихонько улепётываю через дверь, выключаю телефон на пару дней и занимаюсь бегом, играю в снукер, возвращаю свою свободу и здравомыслие. Я знаю, что папа любит меня и заботится обо мне, но иногда он делает это чересчур интенсивно.

Моя сестра Даниэлла очень быстро нашла с папой общий язык. Они очень похожи, и для неё то, что он вышел просто великолепно, она наконец-то обрела отца, которого у неё по большому счёту никогда не было.

А вот дальше интересно. Я помню, что в прошлом году то ли здесь, то ли на топе имела место дискуссия о том, почему отец Ронни не посещает турниры, выдвигались разные версии, основная была – по условиям УДО ему запрещено посещать публичные места какое-то время. Вот и ответ:

После того, как папу отпустили в первый раз, это стало обычным делом. Первый раз он пришёл посмотреть на мою игру в Премьер Лиге. Тогда он вёл себя хорошо, но когда он пришёл в следующий раз, я понял, что его присутствие на турнирах это не самая лучшая для меня штука. Я настолько уже привык ездить на турниры самому, к присутствию на них друзей, поддерживающих меня, заниматься своим делом, что присутствие отца вдруг напомнило мне о тех временах, когда мне было 10-11 лет, и он постоянно всеми командовал.

– Давай, сынок, вытягивай шары, – говорил он парню, вытягивающему шары, и это заставило меня снова почувствовать себя маленьким мальчиком. Это давало мне ощущения неадекватности. Я ничего ему не сказал, но подумал, что не хочу, чтобы он приходил на большие турниры. Если я дойду до финала, пускай приходит – он начинается в воскресенье утром, а вечером уже кончается. Но иметь его на трибунах каждый день – нет, и ещё раз нет.

У меня была своя рутина, своя манера вести турнир, и я избавился бы от любого, кто этому мешает. Это даже не обсуждалось. С годами я понял, что надо в первую очередь думать о себе, когда дело касается снукера. И неважно, кто это: мама, папа, сестра, дети – если мне некомфортно играть в их присутствии, их там быть не должно. Начиная с ЮК, я принял решение, что присутствие отца на моей работе – не лучший вариант для развития моей карьеры, и надо расставить все точки над “и” чем раньше, тем лучше.

Но получилось так, что нам даже не пришлось это обсуждать, потому что до него самого это дошло.

– Я предпочитаю смотреть за твоей игрой по телевизору, – сказал он. Вот и хорошо, подумал я. Наверное, он догадался, как я себя чувствую, и облегчил мне жизнь.

– Эта снукерная компания всё равно не по мне. Они мне не нравятся, – добавил папа.

Это правда – они все с тараканами, но МНЕ они нравятся. Папа любит пошутить, поржать, сделать так, чтоб всё шло, как он того хочет, но люди снукерного мира к этому не привыкли. Они там для того, чтобы делать свою работу, и баста. Я вписался в этот мир, а папа – нет. Так что наше совместное решение о том, чтобы он не ходил на мои турниры – самое лучшее для нас обоих. Он воспринял это достаточно легко.

– Я могу кидаться вещами в телевизор, – сказал он.

– Я занимался этим последние 20 лет, так зачем мне сейчас меняться? Когда ты мажешь, я сразу кидаю в телик первое, что попадёт под руку, но я же не могу это сделать в Шеффилде, или на любом другом турнире.

Я думаю, что папа немного скучает по тюрьме. Когда его только начали выпускать иногда из тюрьмы, я его отвозил, и смотрел, как его встречали товарищи. Я думал – а он неплохо устроился, они его обожают. Я не говорю, что он не рвался на волю, но он сделал тюрьму своим домом. Он должен был сделать тюрьму своим домом, чтобы выжить, а уж выживать папа умеет.

Я слышал о людях, которые отсидели длинные сроки, как мой отец, и потом не могли устроить свою жизнь. Они просто не знали, как им жить на воле. Некоторые просто возвращались в тюрьму, чтобы чувствовать себя в безопасности, или увидеть старых друзей. Так что я думаю, папа справился просто чудесно. Это меня не удивляет, он из тех людей, которые будут себя нормально чувствовать в любой ситуации. Это замечательное качество, мне бы оно очень пригодилось.

Когда папу ещё не выпустили, мама уже избавилась от старых привычек. Её абсолютно перестали интересовать ночные клубы, тут мы с ней похожи. Раньше она любила потусоваться, но она была совсем молода, к тому же она сопровождала папу. Теперь, оглядываясь назад, она понимает, что была окружена вульгарными людьми, которые, когда отец ушёл, приходили к ней в дом, клали на стол наркотики, и говорили: “Возьми, это поможет тебе справиться с горем”. Таким она просто говорила: “Забирай свою наркоту и вали нахер из моего дома”.

Мама поняла, что это не те люди, с которыми стоит общаться, что это стервятники, которые за пятёрку готовы горло перегрызть, и поразгоняла их всех.

Я думаю, что гораздо труднее приходится на воле, когда твой супруг в тюрьме, чем самому супругу. На воле приходится разгребать все проблемы, а в тюрьме тебя кормят три раза в день, за всё заплачено. Папа сказал: “Мне пришлось заставить себя перестать переживать о детях, обо всём. Я должен был так поступить, иначе они бы использовали это против меня, они всегда так делают, если знают, что ты к чему-то привязан”. А мама должна была заниматься всем – адвокатами, судами, проблемами.

Поддерживать отношения всегда нелегко. Думаю, первый шаг к этому – лучшее понимание самого себя. Работа с доктором Питерсом позволила мне узнать лучше, кто я такой, и как работает мой мозг. Я понял, что никогда радикально не поменяюсь, надо просто учиться управлять своими слабостями, и стоять за себя. Стив помог мне лучше понимать близких. Благодаря ему я чувствую, что мне стало легче поддерживать отношения. К примеру, я знаю, что если разговариваю с папой в определённой манере, его это раздражает, и я говорю с ним так, чтобы его это не будоражило. То же самое и с мамой.

Нам не удалось полностью восстановить семейные отношения. Мама с папой разговаривают друг с другом редко, он так долго отсутствовал, что глупо с его стороны было бы ожидать, что когда он выйдет, всё останется таким же, как было раньше. Но я повторюсь – он справляется великолепно.

Многие говорили, что будет нелегко, он не сможет даже выходить из дома, привыкнуть к воле у него займёт лет 10. И какое-то время так и было, он сидел дома и боялся пойти даже в магазин. Я думал, он прикалывается надо мной, но он сказал: “Я просто не привык – всё это время и пространство, все эти люди вокруг меня, я не знаю что с этим всем делать. Меня поразило, что такой крутой парень, как мой отец, мог сказать такое. Но сейчас он освоился, крутится везде, и завёл себе много новых друзей.