Глава 10. Игроки

Использование материала разрешается только при условии наличия активной ссылки на Top-Snooker.com в начале текста.
Текст предназначен для ознакомления и не является источником извлечения коммерческой выгоды.

Джимми Вайт

Первым игроком, который меня попросту вынес, был Джимми Вайт. Я был на турнире в Бирмингеме, играл в группе до 16 лет. Там были все профессионалы верхушки рейтинга, все лучшие юниоры и все лучшие игроки-женщины. Это был снукерный эквивалент Уимблдона.

Я как раз тренировался, когда в комнату вошел Джимми. На нем были джинсы, старая рубашка, старые ковбойские сапоги, он нес кожаный чемодан для кия, и сопровождало его человек пять. Выглядел он грубо, но ему это шло: этакая стильная грубость. Он подошел и сказал: «Здравствуй, меня зовут Джимми Вайт. Я много о тебе слышал, Ронни».

Мне тогда было 14, и я потерял дар речи. Стив Дэвис был моим любимым игроком, но Джимми был моим кумиром. И он был первым из великих игроков, подошедшим и заговорившим со мною как обычный человек. Я спросил, может, он хочет попрактиковаться на моем столе, и он сказал, «Замечательно, отличный стол». Я стоял и смотрел, как он тренируется, и он ни разу не промахнулся за пять партий. Он был просто невероятен. В то время он выигрывал все – ну, все, кроме чемпионата мира, конечно.

В следующий раз мы встретились в Блэкпуле на Открытом первенстве Европы, когда мне было 16. У Джимми был первый матч сезона, в котором я разгромил его 5-1, а весь матч длился всего 50 минут. Я был уверен в себе, но даже мечтать не смел, что переиграю его. Ему было тяжело играть в тесной комнате: я не привык к большим аренам вроде Театра Крусибл. Но он, скорее всего, еще и думал: «Я должен играть с 16-летним пацаном, он выиграл столько матчей подряд, и все о нем говорят», и давило это на него очень сильно. После матча я будто летел, а Джимми сказал мне «Молодец, хорошо сыграл», и больше ничего.

Потом, когда я перешел в профессионалы, он давал интервью, и сказал: «Ронни О’Салливан – глоток свежего воздуха в снукере, он играет фантастически». Как только я прорвался в общество профессиональных игроков, мы сдружились. Но я все еще благоговел перед ними. Я чувствовал себя не в своей тарелке с ним и с любым другим из топовых игроков. Они все разговаривали друг с другом, а если даже просто здоровались со мною, я трепетал.

В Престоне в 1992-м я играл на чемпионате Великобритании с Клиффом Уилсоном за право выйти в ТВ-раунд, в одну восьмую против Стивена Хендри. Я сидел за завтраком в Постхауз Отеле, прямо напротив места сбора в Гилд-Холле, а за соседним столиком сидел один парень, которого называли Хэрри Пес. Хэрри Пес был игроком, большим, толстым, мягким, как плюшевый медведь. Но серьезным игроком – я услышал, как он сказал: «Так, пятьдесят тысяч на этого, этого, этого, и на Ронни О’Салливана». Это было подтверждение – когда вы ставите на десять имен, то не думаете, что проиграете. Он считал, что это его банк – способ превратить пятьдесят тысяч в сто пятьдесят. И я подумал: «Вот хрен, он только что поставил пятьдесят тысяч на меня? Это многовато». Тогда я не знал Хэрри Пса, но позже мне рассказали, что это его работа – он приезжает на каждый турнир и ставит на игроков».

После первой сессии в нашем с Клиффом Уилсоном матче был счет 4-4, хотя сначала я вел 4-1 и сделал брейк в 145 очков – наивысший из всех, что были сделаны на этом турнире. Я играл действительно хорошо, но потом он начал забивать шары отовсюду. На следующий вечер мы вернулись, чтобы доиграть матч, и там стоял Джимми Вайт. Он посмотрел на меня и сказал: «Есть ли хоть один гребаный шанс, что ты победишь этого толстого, лысого, полуслепого чудака?»

– Что? – не понял я.

Потом до меня дошло: накануне я видел Джимми у тренировочного стола, и он просил кого-то поставить для него четыре тысячи. Эта ставка была на мой матч. А я все испоганил.

Джимми играл с Дэвидом Ро на другой стороне арены. Можно было пройти по залу, чтобы посмотреть оба матча, и после каждого фрейма он подходил ко мне – посмотреть, как я справляюсь для него. Мой матч проходил так: 5-4, 5-5, 6-5, 6-6, 7-6, 7-7, а Джимми тем временем играл свой. Я понял, что все игроки поставили на меня.

В конце концов, я проиграл 9-8 и чувствовал себя отвратительно. Джимми выиграл 9-8 и потом разбил Джона Пэррота в финале. Так что для него все окончилось неплохо. Но это заставило меня жутко мучиться во время матча, и особенно – когда я оттуда уходил. Он слишком давил на меня. Если бы я поставил на игрока, то я бы никогда ему не рассказал. Спасибо, Джим!

После матча все засмеялись. Игроки вроде Вилли Торна нашли это забавным, но лично я счел это пугающим. Я никогда не рассказывал Джимми, каково мне пришлось. Да это и не изменило мое мнение о нем – он все равно был героем и я по-прежнему хотел быть его другом, потому что мне он нравился. Я никогда не забывал, как он подошел ко мне и заговорил, когда мне было 14.

Джимми часто спрашивают, почему он ни разу не выиграл чемпионат мира – у него было шесть финалов, и все он проиграл. Думаю, причина этому частично в том, что он никогда не принимал всерьез весь остальной сезон. До Шеффилда он редко успевал соревноваться в достаточном количестве турниров или выиграть достаточно матчей.

Когда я начал играть в Шеффилде, то видел, как Джимми играет в местном клубе, до пяти побед, или до шести, за 500 или 1000 фунтов, и не придавал этому значения. Потом я понял, что он пытался набрать как можно больше практики до чемпионата мира, словно больше ни один турнир не имеет значения. За месяц до начала он начинал бешено тренироваться, его словно бы подменяли, и если бы он с таким отношением приступал ко всему сезону, то, уверен, он бы выиграл чемпионат мира, и не один раз.

Джимми придавал победе на чемпионате мира такое значение, что это стало наваждением. Он так сильно хотел этого, что в итоге это просто переутомляло его. Пару раз он начинал паниковать в финалах. Однажды он вел 14-8 против Стивена Хендри. Я знаю, что Хендри тогда играл хорошо, но как бы ни играл сам Джимми – он мог выиграть оставшиеся четыре партии.

У него было больше способностей, нежели у любого другого игрока. Технически Стивен Хендри, Стив Дэвис и Джон Хиггинс его намного превосходили, знали игру от и до, когда Джимми играл скорее на инстинктах, нежели на стратегии. Но изо всех игроков мне сложнее всего играть именно с Джимми, потому что когда он в форме, то на столе нет безопасного шара. Он блестяще делает отыгрыши и набирает серию, он может выигрывать турниры, но я думаю, ему не хватает дисциплины как игроку. К сожалению, рядом с ним никогда не было такого, как Дел, мой наставник и друг.

У всех топовых игроков есть поклонники. Чем более ты популярен, тем их у тебя больше. У Джимми их было больше всех. Большинство их было вполне приятными людьми, но я помню, как он играл в финале чемпионата мира против Джона Пэррота, а пятеро или шестеро ребят сидели в его комнатке, распечатывали пиво и говорили: «Джимми сейчас сделает его и мы будем отмечать». Через час Джимми уже проигрывал 7-0. Ему был нужен кто-то рядом, чтобы помочь опять сосредоточиться. Времени на празднование хватает после чемпионата мира, когда у вас есть три или четыре месяца и можно делать все, что угодно.

Финал – это окончание недели напряженнейшего снукера, и тогда тебе не хочется даже, чтобы приезжали родные и друзья. Мои приезжали только на самый последний день, и я им говорил, что на самом деле им не стоило и этого делать.

Мне ужасно жаль, что Джимми не стал чемпионом мира, потому что он мой друг, и я знаю, как много это означает для него и для его отца, Томми.

Пока я не выиграл чемпионат мира, я часто говорил сам себе: «Неужто так важно выиграть этот титул? Вряд ли. Здоровье важнее, и вообще, тут такое происходит, а ты переживаешь из-за чемпионства». Я пытался обмануть себя, только это никогда не срабатывало. Теперь, имея титул чемпиона мира, я точно знаю его значение. В конце карьеры игрока, первым, что спрашивают, оценивая его достижения, это «А выиграл ли он чемпионат мира?»

Я бывал в похожем положении во время моего собственного финала против Джона Хиггинса. Я вел 14-7, и чуть не провалил все. Это особый гнет, но я сумел его преодолеть. И надеюсь, что, выиграв однажды, я еще лучше справлюсь с этим в следующий раз.

Мне очень грустно из-за Джимми, потому что я не думаю, что он сумеет выиграть чемпионат мира. Прошли годы, и чем старше ты становишься, тем сложнее удерживать концентрацию. Сегодня слишком много хороших игроков. Будь их всего два-три, реально блестящих игроков, как во времена царствования Самородка, тогда, конечно, Джимми сумел бы. Но в наши дни вряд ли будет возможно повторить победу Дениса Тэйлора на чемпионате мира, потому что тогда Стив Дэвис был выше всех на голову и победа над ним автоматически означала победу на чемпионате мира. Сейчас, если вы победите Стивена Хендри, еще остаются Марк Вильямс, Питер Эбдон и Джон Хиггинс.

Но я бы очень хотел ошибиться.

Джимми – гений снукера, но слишком часто ему не хватало самой малости. И винить в этом ему следует лишь себя. Если ты лучше, чем твой оппонент – ты должен побеждать. Посмотрите на Тайгера Вудза – он настолько сильнее всех остальных, он выиграл столько Больших Шлемов потому, что заставляет с этим считаться. Когда дело доходит до последних девяти лунок в гольфе, говорят, что именно тогда турнир и начинается. Я считаю, что в снукере точно все так же. Попади в четверть финал или полуфинал чемпионата мира, и тогда Стивен Хендри вдвойне опасен, потому что он уже ощущает запах победы.

Однажды я был на турнире в Абердине, мой матч с Полом Хантером должен был уже начинаться, и Дел пришел ко мне в комнату. Он был внизу, болтал с игроками. Дел умел говорить со всеми: я видел, как он долго беседовал даже с теми, кто вообще не знал английского, и потом он говорил, «ох, мы хорошо побеседовали». Я тогда сказал: «Дел, она же не говорит по-английски, а ты не знаешь ее языка», а он ответил, что разницы нет никакой! Если я скажу Делу в три часа ночи, «Нужно пойти и забить пару шаров», он встанет с кровати и пойдет со мною. Поэтому я очень люблю Дела. Отец однажды сказал, что если велеть Делу засунуть огурец себе в зад и ходить так вокруг арены, потому что это сделает твою игру лучше, то Дел так и поступит. «Я знаю», ответил я отцу. «А что еще нужно? – сказал отец. – Рядом с тобой хороший человек».

Итак, Дел барабанил в мою дверь, а ответа не было. В 7.45 он вошел, я все еще лежал в постели. Он сказал:

– Рон, у тебя игра через пятнадцать минут, вылезай из постели.

– Я не буду играть, – сказал я. – Не буду играть.

– Ты должен, – продолжал Дел. – Твой матч транслируют по телевидению. Все ждут, и спрашивают, где ты.

– Скажи им, что я не играю, – ответил я. – Я не в настроении.

Я боялся выставить себя идиотом. Просто я был не настроен на игру. Я играл профессионально уже восемь лет, и игра не приносила мне удовольствия. Дел продолжал меня дергать и говорить, что я должен вставать. В конце концов, я натянул штаны, а жилетку застегивал уже в лифте, пока Дел завязывал мне бабочку. Я даже не забил ни шара на тренировке, потому что очень опоздал.

Я проиграл 5-3, с самого начала уступая 3-0. Самым же безумным было то, что при счете 3-0 я так хорошо себя чувствовал, что даже размечтался о том, что выиграю этот матч, как-то все встало на места. Но вред уже был нанесен. Если бы «щелкнуло» немножко раньше, я мог все преодолеть и даже выиграть турнир, но я опять занялся саморазрушением. Я сказал себе, что мне не провезло, хотя, разумеется, это все было исключительной моей виной, поскольку я настроился на проигрыш. Так что я отошел от стола в паршивом настроении.

Я вбил себе в голову, что сыграю плохо и просто не дал себе шанса.

Я отправился в комнату к Джимми, и рассказал ему, каково мне было:

– Я лежал в кровати и думал, что не хочу здесь быть.

– Рон, у меня то же самое, – ответил он. В тот вечер Джимми тоже проиграл.

– Но ты же говоришь, что любишь игру, – сказал я ему.

– Бывают времена, когда я ее люблю, а бывают – когда ненавижу. Это проклятье, но когда я играю хорошо, то люблю ее.

– Так было сегодня со мною, – сказал я. – Я не хотел идти и играть, Делу пришлось стаскивать меня с кровати. Я чувствую, что все бесполезно, потом внезапно все начинает получаться, но уже поздно.

Мы с Джимми проговорили пару часов, пока я не сказал:

– Джимми, кажется, я больше этого не вынесу.

– Я знаю, о чем ты говоришь. У меня осталось еще шесть или семь лет в игре и я хочу выступить так, как сумею. Но у тебя целая жизнь впереди. Наслаждайся этим, пока можешь.

– Я хочу только развлекаться, – сказал я, – и даже это у меня не получается.

Снукер вошел в мою жизнь. Не скажу, что не мог выйти из комнаты после проигрыша в первом раунде в Абердине, у меня, в конце концов, был еще один турнир через неделю. Но в моих глазах это означало девять месяцев мучения ради трех месяцев удовольствия, когда я смогу делать, что хочу. А это нездоровое отношение.

Меня нельзя назвать профессионалом. Скорее, у меня есть способности, которые проявляются время от времени. Только так мне удавалось сохранить свое место в первой пятерке. Но эти часы вместе с Джимми помогли снять груз с плеч, освободиться. Я вернулся к себе, переночевал, встал на следующее утро и продолжил.

Когда я впервые вышел в полуфинал чемпионата мира в 1996-м, мне в номер позвонили. «Мистер Вайт хочет с вами поговорить», – сказали на коммутаторе.

Джимми взял трубку. «Ты фантастически играл, – сказал он. – Выиграй чемпионат мира. Правда, это будет немножко по-другому, но ты играешь невероятно и мы все тут за тебя болеем. Если ты пройдешь в финал, я смогу спокойно уйти».

Я подумал, что это было очень любезно с его стороны. Джимми проиграл раньше и уехал домой. Но его слова так меня подбодрили, что я почти летал. Но все равно проиграл.

Я стараюсь относиться также к тем, с кем играю. Джимми научил меня быть спортсменом. Если кто-то выступает хорошо и я считаю, что он этого заслуживает, как Джон Хиггинс, например, я звоню ему и говорю: «Потрясающе! Я очень рад за тебя!»

После проигрыша на старте чемпионата мира в 2001-м году, Джимми сказал мне: «Теперь единственное, чего я хочу, это чтобы Ронни прошел в финал и победил». Он сказал, что едет на отдых, и будет смотреть снукер, только если я буду играть. «Если он пройдет в финал, я сокращу свой отпуск, чтобы вернуться и поддержать его».

И кто еще заскочил бы ко мне прямо перед началом вечерней сессии финала? Джимми зашел в раздевалку, пожелал мне удачи, и сказал: «Мы все тебя поддерживаем. До сих пор ты играл фантастически, но сейчас иди и побеждай». Сама мысль об этом поднимает мне настроение. Он приехал с Ронни Вудом, который прохрипел: «Да, иди и делай свое дело, Рон». Я вспомнил, как когда-то мы с Джимми играли лучший снукер в своей жизни как раз у Ронни.

После победы на чемпионате мира я первую очередь подумал о маме и папе, но и о Джимми тоже, потому что я знал, как он хотел, чтобы я выиграл. Каждый снукерист говорит, что если не он станет чемпионом мира, то он хотел бы, чтобы это сделал Джимми. Его любят все. Он со всеми находит общий язык, и он один из самых веселых людей. Он как я, только старше. Даже в сорок лет он по-прежнему отдается тому, что делает, без оглядки: например, играет в карты у себя в номере, когда внутрь набивается под тридцать человек, а снаружи скапливаются подносы. Когда видишь, что под дверью номера в отеле скопилось куча подносов с едой – то сразу же понимаешь: это комната Джимми. Он просто любит себя и любит веселиться.

И даже хотя он не выиграл чемпионат мира, он не лузер. Возьмите любого игрока – от Дениса Тэйлора до Стива Дэвиса, от Джона Хиггинса до Мэттью Стивенса, от Марка Вильямса до Кена Догерти, ну и меня – мы все восхищаемся Джимми, его отношением к жизни, и как он одинаково принимает и победы, и поражения.

Однажды я играл вместе с ним на Кубке Наций в 1999-м, и мне было его очень жаль, потому что Стивен Ли, Джон Пэррот, и я – мы все играли блестяще, а Джимми играл или нормально, или ужасно, и было видно, как он старается, как ему не хочется тянуть команду назад. После нашей победы мы отмечали выигрыш – ведь мы целую неделю играли на турнире, и выиграли его. Это была замечательная победа – Англия не была победителем уже долгие годы – но Джимми нигде не было видно. Я знал, что он ощущал, поэтому позвонил ему и спросил, где он. Он ответил, что ему неудобно. «Ну и хрен с этим, – сказал я ему, – ты играл херово, и победа – результат усилий всей команды». И это тоже была правда, потому что даже если Джимми играл не лучшим образом, он все равно поднимал общий командный дух. Такое воздействие он оказывает на игроков.

«Новости мира» как-то напечатали большую статью обо мне и Джимми в Таиланде. Там была одна девушка – ее звали Джим, забавно, – которая была у меня в номере. Хотите верьте, хотите – нет, она не была проституткой, но я знал, что все подумают наоборот, и что вокруг крутятся ребята из «Новостей мира». Я беседовал с ними, когда приехал, они притворялись обычными туристами, но я заподозрил, что на самом деле они вынюхивают тут какие-нибудь истории. Поэтому я сказал той девушке: «Встречаемся на двадцать седьмом этаже, я там буду», и она ушла. К сожалению, журналисты поехали с ней на лифте и ждали на площадке, когда же я сам поднимусь на двадцать седьмой этаж. Я увидел их обоих, и она начала звать меня. Я решил: «Какого черта, все равно я попался», мы просто пошли ко мне, не обращая внимания на журналистов.

Позже они позвонили мне в номер и попросили прокомментировать, а я сказал: «О, не делайте этого со мной. Я собираюсь жениться, когда вернусь, она расстроится, если узнает об этом. Она не выйдет за меня! Пожалуйста, не выдавайте меня!» Конечно, все это была ерунда, но я решил, что хотя бы повеселюсь. Разумеется, все это появилось в газетах, классический вариант эксклюзива: «РОННИ ПРОВЕЛ ШЕСТЬ ЧАСОВ В НОМЕРЕ С ДЕВУШКОЙ!» Папа мною гордился. Когда ему показали газету в тюрьме, он сказал: «Да, это мой мальчик!». Несмотря ни на что, моя тогдашняя подружка Ванесса, встретила меня в аэропорту. «Не верь всему, что читаешь в газетах», – сказал я, решив испытать удачу. «Я и не верю», – ответила она.

Я был влюблен в Ванессу, которая была примерно на восемь лет старше меня. Я встретил ее, когда мне было 18, после победы на чемпионате Великобритании. До этого у меня была только одна девушка – Пиппа – и я определенно не был знатоком женщин. Дело было на Рождество, я пошел в клуб, и туда вошла блондинка, похожая на Ульрику Джонсон. Я заговорил с ней, а потом доставал ее целых два месяца, названивая ей каждый день на работу – она работала в Хэрролдз, в отделе товаров после бриться – и приглашая ее на свидание. Она все время отказывалась, потому что уже с кем-то встречалась, но, в итоге согласилась.

Мы встречались примерно полтора года, и в конце концов стали жить вместе. Моя мама невзлюбила ее с самого начала, потому что Ванесса была намного старше меня, и у нее все еще был приятель, когда она начала встречаться со мною. Но она хотела каких-то обязательств, а я тогда был категорически против того, чтобы заводить детей, так что мы расстались. Она уехала в Австралию и завела ребенка от кого-то другого. Мы до сих пор иногда видимся, и она определенно хорошая мать.

«Новости мира» приплели и Джимми. Вот это меня действительно потрясло. Я сидел в фойе отеля с Тони Драго и заметил журналиста, который написал эту историю. Я почувствовал, что должен как-то отомстить, даже если это и смехотворно. Поэтому я взял большое ведро с ледяной водой, подошел к нему сзади, и опрокинул ему на голову. Он завизжал, как свинья, а я сказал: «Это тебе за моего друга. Насчет себя я не переживаю». Он ничего не ответил, но я знал, что он был в шоке. Словно бы это заставило его впервые в жизни задуматься о том, чем он зарабатывает на жизнь. Ведь его прислали специально, чтобы он что-то выискал об известных людях. Хоть этого и никогда не случалось раньше, но все знали, что там буду я, и там будет Джимми, значит, будет весело.

Джон Пэррот

Когда Англия выиграла Кубок Наций, Джон Пэррот был нашим капитаном. В конце матча мы перелезли через ограждение, чтобы обнять его, ведь он выиграл для нас финальную партию.

Мы были очень разными по характеру. Джон – семейный человек, разводит лошадей для скачек и почти не пьет. Если мы с Джимми шли гулять и веселиться и в конце оказывались в борделях, то Джон шел поесть. Но он отличный товарищ, особенно когда мы далеко, где-нибудь в Таиланде или Китае. Он шел с нами на ужин, мы болтали и шутили по три-четыре часа, а потом он возвращался в отель, оставляя меня с Джимми – «Всего доброго, мне уже пора в кровать, увидимся утром». Каждый раз, когда мы были на Дальнем Востоке, первым, что видели поутру, был Джон, который сидел и разгадывал кроссворды. Он решает кроссворд в «Таймс» примерно за десять минут. Забавная смесь: один из веселых приятелей, а через минут – решает кроссворды.

Хотя мы и неплохо ладим и знакомы уже десять лет, я не ощущаю, что знаю его. С Джоном Пэрротом невозможно по-настоящему сблизиться. Он говорит: «Когда будешь в Ливерпуле, позвони мне или заезжай, мы куда-нибудь сходим пообедаем». Но скорее он поздоровается, спросит, как дела, и уйдет.

Он все еще играет, хотя в наши дни, вероятно, он более известен своей работой в «Вопросе Спорта» и комментированием для BBC. Несколько раз он говорил то, что заставляло меня чувствовать себя неуютно. Например, однажды он сказал, что у меня невероятные способности, больше, чем когда-либо были у него. Думаю, он честен с собой: он великий игрок, смелый, и до появления на сцене Джона Хиггинса, Марка Вильямса и меня, он был единственным, кто шел вровень с Хендри и редко уступал. Он был единственным, с кем Стивен не любил играть.

В другой раз он вдруг спросил меня, сколько я зарабатываю своей игрой. Это не было проявлением неуважения, просто ему было интересно. Я рассказал и он ответил: «Ну, я тоже столько заработал. Правда, я играл вдвое дольше тебя, но ты раз в пять способнее».
Полагаю, он мне сделал комплимент, но мне до сих из-за этого нехорошо.

Потом он сказал, что будь у меня голова Джона Хиггинса или Марка Вильямса, я бы никогда не проигрывал. «В мире нет никого, кто хотя бы приблизился к тебе, но иногда твоя голова выкидывает номера, и любой сможет тебя победить».

Но он определенно знает, как победить меня. Довольно долго, шесть или семь матчей подряд, он был моим палачом, я просто не мог его переиграть.

Стив «Самородок» Дэвис

Когда я впервые встретил Стива Дэвиса, он уже был легендой. Я играл в клубе в Баркинг и проиграл. Отец сказал:

– Ладно, пойдем домой, а китайскую еду закажем с собой.

Он позвонил в китайский ресторан, и там сказали: «А, Ронни, Ронни, здесь у нас Дэвид Стивен, Дэвид Стивен, Дэвид Стивен».

– Кто такой Дэвид Стивен? – спросил отец.

– Игрок в снукер Дэвид Стивен в нашем ресторане, – ответили ему.

– О, вы имеете в виду, Кирк Стивенс? – переспросил отец.

– Нет, Дэвид Стивен, – сказали ему.

Папа понятия не имел, о ком это они говорят. Мы пошли в ресторан, и он сказал:

– Здесь один снукерист. Точно не знаю, кто, но может быть, Кирк Стивенс.

Мы вошли, и увидели Самородка, Стива Дэвиса.

Отец повернулся ко мне, и сказал:

– Это Стив Дэвис! Подойди к нему и возьми автограф.

– Нет, я не могу, – отказался я.

– Все нормально. Ты же можешь подойти и поздороваться. Он обедает, но он не будет возражать. Просто подойди и попроси.

Так что я подошел, попросил автограф, а он спросил, как меня зовут. Я с трудом выдавил ответ.

– А, так это ты сделал сенчури брейк: 117, да?

Я был потрясен. Стив Дэвис обо мне слышал! Кажется, я не мог дождаться, когда же смогу оттуда убраться, так был испуган, но одновременно – и жутко польщен. Этот автограф до сих пор моя гордость, я храню его в Библии: «Ронни, с наилучшими пожеланиями, Стив Дэвис».

У папы был с собой фотоаппарат и он сфотографировал меня и Самородка. Мама увеличила снимок, он висит на стене в снукерной, рядом с полкой с моими кубками. Странно смотреть на нас двоих: чемпион мира и маленький мальчик, берущий у него автограф, который будет играть с ним, и сам станет чемпионом мира. Стив даже попросил копию этого снимка.

Следующая наша встреча произошла в Ромфордском Снукерном Центре. Мне, должно быть, было лет 15, мы пошли туда вместе с моим приятелем Роем Бэйконом, только чтобы посмотреть, как Стив тренируется. Ромофордский Снукерный Центр называли Мэтчрум, так же называлась компания Барри Херна. Это был снукерный клуб на три стола: маленький, но шикарный. Стол Стива был немного в стороне, поэтому вокруг него, пока он разминался, не собиралось много народу. Когда я вошел, он был занят тренировкой, и ничего мне не сказал. Я пошел в туалет, туда зашел какой-то человек, встал неподалеку, и сказал: «Привет, Ронни. Как дела?» Это был Стив. Он начал расспрашивать меня о Джоне Хиггинсе: «Он хороший игрок?» «Да, – ответил я, – очень хороший».

Мы немного поболтали, и когда вышли из туалета, он вернулся к тренировкам.

А когда мы уходили, я сказал: «До свидания, Стив». Он ничего не сказал, просто махнул своей большой рукой. И он так забавно это сделал… В этом весь Стив – очень сдержанный, но веселый. Некоторое время спустя он пригласил меня на спарринг. Я знал, что он бы не позвал кого попало, так что это большая часть. Все было так серьезно, как будто играешь перед телекамерой, и на этот раз не было болтовни. Он только спросил, не хочу ли я чашечку чаю, и все. Кажется, он победил меня, 5-3, и я был от этого в восторге. В то время Стив был номером вторым в мире, но я по-прежнему его невероятно уважал. Он великий игрок, но я считал, что он даже лучше. Стив не был непобедим, но в моих глазах он был богом, и мне было очень сложно стоять перед ним, и доказывать, что я тоже хороший игрок.

Когда бы я ни встречал Стива, я перед ним благоговел. Если с Джимми мне было легко и свободно, то рядом со Стивом я переживал из-за каждой мелочи. Я старался вести себя как можно лучше, а вдруг Стив больше никогда не пригласит меня на спарринг. Сейчас я понимаю, что волноваться не надо было. С ним всегда можно и пошутить, и посмеяться. Это не так серьезно, но он просто так себя ведет. Его иронически называют Стив «Интересный» Дэвис, потому что многие считали его скучным, он и сейчас играет с этим прозвищем, но он вовсе не такой. С ним интересно поговорить, да и просто побыть рядом. Я провел с ним несколько потрясающих вечеров, когда мы шли перекусить, и беседовали только о снукере. Тогда, давным-давно, я задавал ему разные вопросы, вроде: «А что такое “running side”, что такое “reverse side” и “check side”?», а он смотрел на меня, как на ненормального, будто бы я его подкалываю. Снукерист должен такое знать, но я не знал – я только знал сто такое «право» и «лево». Он мне рассказал, и я подумал, что он теперь будет считать меня дураком, хотя это было и не так.

Это одна из черт, за которые я больше всего люблю Самородка: с ним можно серьезно заниматься снукером и он всегда расскажет что-нибудь интересное. Все, что он говорит об игре, стоит послушать.

Самородок ни разу не получил похвал, которые заслуживает его изобретательность: он изобрел столько ударов в снукере. Например, красный шар стоит у длинного борта и серия может прерваться. Тогда он бьет от одного борта, делает кэнон и биток остается в безопасности у нижнего борта. До того, как Стив придумал это, игроки считали, что у них нет выбора, кроме как сыграть этот красный, и это часто стоило им всей партии. Благодаря тому, что Стив был таким хорошим бильярдистом, он умел делать такие удары. Я тоже начал так играть, хотя и близко не так хорошо, как он. Это не трикшот, вроде тех, что играют Джон Вирго или Дэннис Тэйлор – не просто изобретательный удар, а удар, который потенциально спасает для вас всю партию.

Самородок тренировался, как безумный. Он был одержим игрой. Я слыхал истории о том, что он приходил в клуб и гонял биток вверх-вниз по столу, по два часа, только для того, чтобы убедиться, что он бьет точно в центр. Он знает техническую стороны игру от и до. Может быть, это и было причиной его ниспровержения, потому что он стал таким перфекционистом, что в конце сам не знал, что делает. Он дошел до того, что на каждом турнире играл по-разному. Однажды он сказал, что будет играть как я! Когда он это сказал, я решил, что он издевается, потому как я в то время так мучался со своей манерой, что просто ненавидел ее. Я хотел играть, как Стив Дэвис!

Некоторое время спустя я играл с ним на турнире, и наблюдал, что он вытягивает руку при выцеливании удара и роняет ее, как это делаю я. Потом он сказал для газет: «Я видел, как играет Ронни О’Салливан, он так блестяще забивает, потому что у него такое хорошее завершение удара». Но я думал, что это недостаток моей техники, и годами пытался от него избавиться. Я поверить не мог, что он это говорит всерьез, но так и было. И тогда я понял, что он начинает сдавать: игра стала слишком техничной.

Снукер очень сильно изменился за прошедшие годы. Стиву всего сорок с небольшим, раньше великий игрок в этом возрасте только достигал своего пика, продолжая выигрывать десятилетиями. Но не сейчас. Стив Дэвис продолжает быть хорошим игроком, но в нем недостаточно позитива, чтобы быть победителем. Сегодня, если у него есть возможность забить синий и остановиться на этом, он забьет, но не будет пытаться положить все шары на столе. Думаю, если бы он больше хотел победить сегодня, то по-прежнему был бы реальной силой.

Хотя он разбил меня в 1997-м году, в финале Бенсон-и-Хеджес. Я был впереди 8-4, и шел в раздевалку во время перерыва, потирая руки – Самородок никак не мог победить меня. Мне было нужно выиграть только два фрейма. Он переиграл меня 10-8, и я даже к столу не подошел.

Не думаю, что он сейчас всерьез воспринимает свою карьеру игрока. Хотя, пока я это писал, он удивил всех, пройдя в полуфинал кубка LG в Престоне, только чтобы изящно проиграть Алану МакМанусу. Его больше интересует карьера вне стола: он мог бы еще выигрывать турниры, но глубоко внутри, как я думаю, он признал, что уже не сможет состязаться на высочайшем уровне, и что его будущее, вероятно, в комментировании, чем он и начал заниматься. Возможно, он станет новым Тедом Лоу.

Алекс «Ураган» Хиггинс

Наша первая встреча с Ураганом произошла в Баркинг. Алекс Хиггинс был легендой, но больше поколения моего отца, а не моего: когда он был на пике, я был совсем маленьким. Мы встретились в 1986-м, через четыре года после того, как он выиграл свой последний чемпионат мира – тот самый, когда он вывел на сцену свою жену и ребенка и плакал перед камерами. Сейчас он уже давно минул свои лучшие годы, но продолжает оставаться героем. Когда он появился, то выглядел подтянутым и моложавым. У него был стиль

Он выступал с показательными, и менеджер клуба сказал, что я могу сыграть с ним одну партию. Я был одним из примерно десяти человек, которые играли с ним в тот день, перед сотнями его фанов. Мне было тогда лет десять. Я сделал серию в 20 очков, и немного расстроился, потому что мне не удалось забить побольше (примерно в то время я начал делать сенчури).

У него всегда была слабость к киям – он менял их постоянно. Всем нравился мой кий: он был старый и прекрасно изготовленный. Все, кто брал его в руки, восхищались его балансом и тем ощущением, которое возникало от прикосновения к нему. Отец сказал: «Если он подойдет к твоему кию, скажи мне, потому что он его не получит».

Следующая встреча произошла в Блэкпуле в мой первый профессиональный сезон. Я играл квалификационные матчи, а шесть недель спустя Алекс приехал играть свои. Я пошел посмотреть на его игру, хорош ли он до сих пор, и как играет. Так что я сидел в первом ряду, и наблюдал, как он себя ведет. Он имел привычку идти обратно к своему креслу, кивая головой, как цыпленок, и смотреть на меня, как если бы я сделал что-то не так. Я подумал: «Может, это я его раздражаю? Может, мне нужно встать и уйти? Я его отвлекаю?» В коне концов он пробормотал: «Пойди и принеси мне пива. Принеси пива!»

Так что я побежал и принес ему пиво.

С тех пор я смотрел все его матчи и был вроде его талисмана. На каждом матче он говорил: «Пойди принеси мне пива Гиннесс, и полпинты лагера. Гиннесс и полпинты лагера». Он невнятно произносил слова, так что они сливались в одно.

Я думал: невероятно, я приношу выпивку Алексу Хиггинсу. Я был так польщен тем, что он просил об этом меня, и больше никого.

Я ставил все это назад, и смотрел, как он играет.

Однажды его матч судил Лен Генли, и Алекс сказал ему: «Отойди».

Лен Генли ответил: «Я и так стою в стороне, Алекс».

Но тот опять сказал: «Отойди на два шага».

Лен ответил: «Я стою в двух шагах от тебя»,

«Ты большой человек, Лен, большой», – сказал Алекс.

Он ненавидел Лена Генли, но чиновники всегда заставляли судить матчи Алекса или Лена Генли, или Джона Вильямса, потому знали – любого другого рефери Алекс попросту запугает. Я сам это видел: он действительно наводит ужас на людей.

Теперь, когда я его знаю, думаю, что ему нужно одобрение. Он любит внимание и шумиху, любит играть на публику и развлекать ее. И в тот первый раз, когда он смотрел на меня, а я так из-за этого переживал, он просто молча спрашивал, хорошо ли он выглядит.

Годы спустя, в Дублине, когда я только что выиграл Бенсон-и-Хеджес Айриш Мастерс, Алекс подошел ко мне, и сказал:

– Ронни, я могу заставить тебя выиграть чемпионат мира.

– О чем это ты, Алекс? – не понял я.

– Я поеду с тобой в Шеффилд, и заставлю выиграть чемпионат мира.

– Твою мать, Алекс! Ты что, издеваешься? У меня есть Дел, он мой тренер, и всюду ездит со мной.

– Это еще кто? – спросил Алекс.

– Он тут, – сказал я, – это Дел.

Он посмотрел на Дела, смерил взглядом все его шесть футов восемь дюймов, и произнес в своей обычной невнятной манере, то ли Брандо, то ли уличный бродяга:

– Ты такой высокий, что мог бы забить черный от противоположного борта.

Я решил, что он точно чокнулся, а Дел расхохотался.

Однажды вечером в Дублине мне в номер позвонили. Я уже спал, но мой приятель Майки Кефаль был по соседству, он поднял трубку и спросил, кто звонит.

– Это Алекс.

– Алекс, сейчас полтретьего ночи, – сказал Майки.

– Скажи Ронни, что мне нужно три минуты его времени.

– Зачем тебе три минуты его времени? – ответил Майки. – Яйцо сварить?

Я к этому моменту проснулся и уже хохотал, лежа в кровати.

– Неа, – сказал Алекс. – Скажи ему, можно сходить на классную вечеринку. Полно женщин и море выпивки.

– Алекс, – сказал Майки, – нам это не интересно, мы пытаемся поспасть.

– Ладно, можешь передать кое-что Ронни?

– Ну. И что?

– Скажи ему, пусть идет к черту.

Питер Эбдон

Мой папа прозвал Питера Эбдона «психом». Наша первая встреча состоялась в Снукерном Центре Кингз Кросс, ему было около 14, значит, мне тогда было лет 8. У него тогда были короткие волосы, он отличался худобой, и еще я заметил эти его безумные глаза.

– Он выглядит неплохим игроком, а? – сказал папа. Так что он подошел к нему и сказал: «Не хочешь сыграть с моим сыном?»

Я играл с Питером три или четыре часа, потом отец спросил его, будет ли он в Центре на следующей неделе. Питер ответил, что будет, и папа сказал: «Отлично, я буду привозить сюда сына каждую субботу».

Вскоре после нашей встречи мы отправились с ним и с отцом в Хемсби, возле Грейт Ярмут. По дороге туда Питер уснул в машине: спал он, водрузив свой чемодан себе на колени и крепко обхватив его руками. Должно быть, его мама велела ему присматривать за своими вещами, чтобы никто из нас туда не лазил, ведь он нас едва знал. А когда мы прибыли в Хемсби, папа попросил Питера одолжить расческу. Тот передал ее, но потом я заметил, как он протирает ее Деттолем. Думаю, это его мама велела ему никому не давать свою расческу, потому что ведь неизвестно, что может быть с чужими волосами.

Мы с Питером росли вместе, сыграли множество матчей, пока мне наконец не удалось его переиграть. Я играл с ним на Про-Ам в Уитхэме – одном из тех матчей, где вы встаете в 10 утра, перекусываете бутербродом, а потом весь день играете по шесть или семь матчей, каждый из пяти партий, и все это продолжается до двух часов ночи. Питер был серийным победителем, и никто, кроме Энтони Хэмилтона, не мог его одолеть. Мне было лет 13 или 14, когда я встретился с Питером в полуфинале. Он всегда был в рубашке, жилетке, с галстуком-бабочкой и с запонками, в то время как остальные играли в джинсах и футболках. У него всегда был сильный характер: плевать он хотел, кто там что о нем думает. Я думаю, это замечательно. Он сам себе хозяин.

В Уитхэме мы играли в полуфинале, я был впереди 2-1, и в четвертой партии ему были нужны снукеры. Я забил шар, потом еще один, и двигался все быстрее и быстрее. Он крикнул: «Давай, Джимми! Вперед, Джимми!». Я подумал: да он наслаждается этим! Я начал забивать шары отовсюду, играть одной рукой, ну и все такое. После матча он ходил по клубу туда-сюда, а потом подошел ко мне и сказал:

– Ты замечательный игрок, но ты больше никогда, никогда не победишь меня опять.

– Ты продул, – ответил я. – Я тебя сделал. Ты полностью потерял голову. Чтобы ты отсюда вышел, я должен тебя вести.

И это было правдой. Зять Питера рассказал моему приятелю: «Мы вышли из этого клуба и должны были ехать на юг, а сами поехали на север, и проехали пятьдесят миль, прежде чем он понял, куда он направляется. Ронни, должно быть, задурил ему голову по-крупному».

Следует отдать Питеру должное, в следующий раз, когда я играл с ним в Уитхэме, примерно через два месяца, он меня разбил. Я вел 1-0, и действительно хотел его размазать, но он выиграл следующие три партии. Я всегда ненавидел проигрывать, но в тот раз я был просто как выжатый лимон.

После этого матча он подошел ко мне, пожал мне руку, и произнес: «Помнишь, что я сказал когда-то? Я был не в порядке. Ты лучше, чем Кен Догерти и Джеймс Ваттана. Ты лучший игрок из всех, с кем я когда-либо играл». Кен и Джеймс в то время как раз стали профессионалами. Мне было всего 14, и я подумал, что это здорово, суметь признать, что был неправ, а не затаивать неприязнь.

С тех пор я обычно выигрывал у него.

Как-то раз я должен был играть с ним в Абердине, и меня спросили, что я ощущаю перед игрой с Питером в следующем раунде. «С кем? – переспросил я. – С Психом?» Репортеры засмеялись и записали это прозвище. Питер, должно быть, увидел это в Телетексте в своей комнате, потому что когда я сидел в ресторане, он ворвался туда с криком «Значит, я Псих? Псих, да? Псих?» Он просто ужасал меня, и не знай я его так хорошо, подумал бы, что действительно его обидел.

«Да ты посмотри на себя, – ответил я. – Полный психопат. Крыша едет, да?» Он начал смеяться, хотя его глаза по-прежнему были глазами Энтони Перкинса. Он может быть абсолютно безумным, но он добрый безумец. С ним можно от души посмеяться.

А еще он очень, очень умен, и один из самых искренних и приятных ребят среди снукеристов. Если ты выигрываешь турнир, он первый тебя поздравит. Если ты хорошо играешь против него, он подойдет потом, и скажет: «Ты играл блестяще». Он не любит проигрывать, но если он считает, что заслужил, чтобы его переиграли, то обязательно скажет, что победил лучший.

Единственное, что мне в нем не нравится – это как он вскидывает руки в воздух после того, как победит. Вас только что побили, и это ужасно, а он тут так радуется. Но когда он выиграл чемпионат мира в 2002-м, он о держал себя в руках и не жестикулировал так. Я смотрел матч со своей девушкой Джо, и каждый раз, когда кто-то звонил, я говорил: «Только обязательно посмотри, потому что если победит Питер, то он точно с ума сойдет. Он может выкинуть все, что угодно». Потом он выиграл и был таким спокойным, что я просто поверить в это не мог. Но я подумал: Замечательно, молодец. Я так радовался его победе, и даже еще больше – тому, как он себя держал, потому что последнее, что хочется увидеть после того, как ты только что проиграл значительный матч – это как кто-то носится вокруг как ненормальный.

Я думал, что он ни за что в жизни не сможет переиграть Стивена Хендри в этом финале. Но я также не ожидал, что он так легко победит Энтони Хэмилтона в четвертьфинале, и действительно не ожидал, что он победит Мэттью Стивенса в полуфинале. Думаю, Питер и сам признает, что тот полуфинал был самым тяжелым матчем из всех, и что Мэттью должен был победить – Псих сильно проигрывал. Но именно поэтому он такой сложный противник – он никогда не знает, что проиграл. А это одно из важнейших качеств чемпиона мира. Он обладает огромной силой воли. Когда он вобьет себе что-то в голову, например, что хочет выиграть этот чемпионат мира, переиграть его невероятно сложно. Даже если он отстает на пять партий, он все равно будет бороться изо всех сил. Когда я оказываюсь в такой ситуации, я обычно просто решаю повеселиться, но Питер такой настойчивый, что будет сражаться.

Марк Вильямс

Мы с Марком росли вместе, играя в юниорах и на Про-Ам. Он где-то на год меня старше, и хотя он жил в Уэльсе, а я в Эссексе, мы регулярно виделись на снукере. Также мы одновременно перешли в профессионалы – в 1992-м, в Блэкпуле. Ни один из нас не умел водить, но отец обычно разрешал нам взять «Мерседес» и покататься по автопарку Норбрек Касл. Помню, как Марк сказал отцу, что это потрясающая машина.

– У тебя такая тоже будет, – ответил отец.

– Нет, у меня таких никогда не будет, – Марк думал, что никогда не сможет себе такое позволить.

Но, разумеется, отец оказался прав. Марк добился огромного успеха. Думаю, он изменился за прошедшие годы. Со мною он похож на Джекила и Хайда: он говорит привет, а в следующее мгновение – вызверяется.

После того, как он победил Джимми на Бенсон-и-Хеджес в 2002-м, я его поздравил. Джимми выбил меня в четвертьфинале, и его поддерживало столько народу, что это был один из сложнейших матчей, которые я когда-либо играл. Марк выиграл у Джимми 6-5, и я сказал ему: «Снимаю перед тобой шляпу, отличная игра, потому что чертовски сложно играть, когда такая толпа болеет за Джимми, так что молодец». Он, казалось, был польщен, но после этого он выиграл пару турниров, и опять начал со мною ругаться. Понятия не имею, в каких мы с ним отношениях.

Мы частенько практиковались вместе и ладили, когда были детьми. А позже я понял, что с Марком стало сложно общаться. Я спрашивал себя, почему он так себя ведет, но единственное, что приходит мне в голову – это что он выигрывал турнир, и что идет какая-то странная умственная игра. Например, он может часами выцеливать удар, получится ли, и ты думаешь: ясно, или он не проходит, или слишком сложен. В конце концов, он подходит и забивает с такой же легкостью, как и любой другой.

Возможно, это прозвучит банально, но именно это и может повлиять на вас в снукере. Отношение Марка, как у стола, так и вне его, больше меня не тревожит, потому что я нашел внутреннее равновесие. Если он чувствует, что должен это делать, значит, должен…

Джон Хиггинс

Джон Хиггинс – самый добрый и приятный человек, кого я когда-либо встречал.

Мы впервые играли вместе на Home Internationals, когда мне было 14. Мы были среди юниоров, и никто не слыхал о Джоне. Двумя сильнейшими юниорами считались я и Марк Вильямс. Шотландия играла с Уэльсом, и кто-то сказал мне, что этот шотландский паренек по имени Джон Хиггинс чуть не сделал 147 – забил одиннадцать красных и одиннадцать черных. Но это имя ничего для меня не означало.

Затем я играл с ним на юниорском соревновании в Престатине, и я знал, что теперь не забуду его имя – он победил меня 2-1. Один из моих приятелей спросил его, хорошая ли была игра, и, как рассказал мне он потом, Джон ответил: «Да, игра была нормальная, только у этого Ронни О’Салливана азарта нет совсем». Вспоминая об этом сейчас, я думаю, что мой приятель, наверное, заводил меня, потому что не представляю, чтобы Джон сказал что-то в этом роде – это не в его характере.

Мы никогда не выпивали вместе. Он любит немного выпить, но в целом, когда он на турнире, то очень серьезен и сосредоточен, настоящий профессионал. Я восхищаюсь этой его чертой. И если он играет хорошо, то вам остается только сидеть в кресле: он выходит и не промахивается.

Я играл с ним однажды в Лиге Мэтчрум. Перед матчем я увидел Джимми Вайта, и он спросил меня:

– Где ты был вчера вечером?

– О чем ты?

– Мы с Джоном пошли в этот маленький паб, смотрели футбол, и Хиггинс здорово напился.

Ай-ай-ай, подумал я, как это хорошо, сегодня он будет не в состоянии забить шар. Джон сидел там же и читал газету. Он не выглядел очень уж плохо, но и хорошо тоже не выглядел.

Я сделал серию в 40 очков в первом фрейме, потом он подошел к столу, и забил все остальное. В следующих фреймах он набрал 100 очков, потом 90, и опять 100: это после того, как он гулял всю ночь. Ни разу не промазал. Он не мог пить вчера, подумал я. Невозможно, чтобы кто-то так играл с похмелья.

Во время перерыва он подошел ко мне: «Меня всего колотит, мы слишком много выпили вчера», и это – продемонстрировав едва ли не лучшую игру, какую я когда-либо видел.

На чемпионате мира 1998-го года мы опять играли друг против друга, и я не забил шар. Счет был 4-4, и он просто вытер мною пол, выйдя вперед 12-4. Финальный счет был 17-10. Он меня разгромил. Я знал, что он выиграет чемпионат мира. Дел мне сказал: «Я думаю, что это сделаешь ты, мы выиграем», но я не был уверен, не был в ладу с собой, и Джон просто раскатал меня, так что ответить я не смог. Он просто был на пике, и хотя играл нормально, я знал, что недостаточно хорошо, чтобы победить его.

Несомненно, лучший из игроков, с которыми я играл – это Стивен Хендри, но Джон Хиггинс второй (а за ним – Марк Вильямс, Стив Дэвис и Джимми Вайт). Разница между ними в том, что с Хендри, когда ты отходишь от стола, нельзя быть уверенным, что ты сделал хороший отыгрыш, а Джон играет более позиционно. В некотором роде, из-за этого его еще сложнее победить, потому что его отыгрыши просто великолепны.

Стивен Хендри

Когда я это пишу, мы со Стивеном Хендри встретились впервые после того, как я объявил на чемпионате мира 2002, что хочу его отмолотить и спустить туда, откуда он пришел. Мы только что сыграли Скоттиш Мастерс в Глазго, первый турнир сезона 2002-2003, и я выиграл этот турнир – замечательное ощущение. Я победил Стивена в полуфинале, а потом Джона Хиггинса в финале. Мы со Стивеном пожали друг другу руки перед матчем, но он отказался со мною разговаривать. Я увидел его из зала, позвал и поздоровался, но он меня проигнорировал. Я почти хотел сказать: «Слушай, я совсем не имел в виду того, что сказал, я просто хотел подбавить перцу в матч», хоть это не совсем правда. Я хотел его разгромить, но надеюсь, что Стивен понимал, что я подразумевал снукер. Может быть, стоило выразиться более определенно, хотя я тогда был очень расстроен; наверное, мое чувство неудовлетворенности как раз тогда в очередной раз решило самовыразиться.

Между нами возникло напряжение с тех пор, как я играл с ним на чемпионате мира в 1999-м году. Если ваш оппонент считает, что вы специально промахнулись по шару, выходя из снукера, он может попросить вас повторить удар. Это Стивен и попросил меня сделать, а я решил, что у него непорядок с головой. Он знает, что я никогда не промахивался по шарам намеренно, я так просто не играю. Я еще никогда не выходил с матча таким взвинченным. Мне это показалось таким неспортивным поведением, что из-за этого мое мнение о Стивене сильно упало. И это было действительно жаль, потому что полуфинал был одним из лучших матчей, когда-либо показанных по ТВ. Хендри победил меня 17-14. Он сделал четыре или пять сенчури, я сделал четыре, в одном промахнулся по розовому и недобрал до 147, остановившись на 134-х. Это был бы мой второй максимум подряд в Шеффилде, чего пока никому не удавалось сделать, так что я бы хотел его набрать.

Память о том полуфинале мучила меня три года, и в 2002-м я решил: да, пришла пора расплаты. В итоге, разумеется, ничего не получилось. Это ударило по мне же и я проиграл. Может быть, следовало лучше контролировать себя перед камерами на этом интервью, но я хотел это сказать, и сказал.

Размолвка со Стивеном идет гораздо глубже, чем тот матч в девяносто девятом. Скорее всего, ее корни в том времени, когда менеджером у нас обоих стал Йен Дойл. Не думаю, что сейчас Йен меня любит, он со мною не разговаривает со времен моего срыва перед игрой со Стивеном в 2002-м. Может, потому что они со Стивеном как отец и сын, как у меня было с Барри Хирном. Его лично задевает, если кто-то переходит дорогу Стивену или критикует его. С Йеном Стивен всегда был номер один и обращение получал тоже по высшему уровню. На матчи его возила машина, в то время как остальным нам приходилось брать машины напрокат. А если Стивену нужно было что-то сделать, ему предоставлялся персональный водитель, Джон Кэрролл. Ну а мы, из конюшни Йена, обычно смеялись над этим, потому что это было так явно – машина подъезжала, и мы говорили: «О, экипаж лорда Хендри».

Один инцидент в полуфинале 1999-го, думаю, объясняет, как работали конюшни Йена Дойла. Это случилось, когда в моем матче с Хендри установилась ничья 12-12, перед финальной сессией. Я зашел в ресторан при отеле, а там сидели Джон Кэрролл с Йеном Дойлом. Я был с моим приятелем Эндрю, и мы ждали, пока освободиться столик. Тут-то Йен меня и позвал:

– Слушай, Ронни, ты уже распланировал свои выходные? – спросил он.

– Нет, никаких планов на выходные нет.

– Хорошо. Потому что если ты выиграешь чемпионат мира, тут соберется толпа: будут представители прессы, которым жутко захочется наложить на тебя лапы, будут спонсоры. Будет то и это.

– Йен, – сказал я, – я не хочу ничего этого знать. Я в середине самого значительного матча в моей жизни, и последнее, что мне нужно – это раздумывать наперед обо всех этих замечательных контрактах, которые мне будут предлагать. Я не хочу об этом сейчас говорить. Я здесь, чтобы сыграть гребаный матч.

Некоторые думают, что Йен Дойл занимается снукером только ради денег, и что он даже не любит игру. Не думаю, что это так. Он любит игру и любит Стивена Хендри. К тому времени, когда я подписал контракт с Дойлом, мне был 21 год, и я знал, как заключать сделки. Я добился большего контроля над своим доходами, чем остальные игроки, но мне не нравилось, как он ко мне относился, и я просто возненавидел все, когда он захотел устроить собственные турниры. Это произвело сокрушительный эффект на игру в целом. Я заключил договор с Всемирной Ассоциацией Снукера, чтобы перейти к ним, потому что я в любом случае хотел уйти от Йена, и, вероятно, это было лучшим моим решением, поскольку это вернуло мне контроль над собой.

При тех порядках, что были в конюшне Йена, я знал, что если мне придется играть против одного из большой тройки, он будет болеть за них, не за меня. Вообще-то, это ненормальная ситуация, и думаю, что слово «конюшня» все объясняет. Можете представить себе, что Алекс Фергюсон одновременно является менеджером «Манчестер Юнайтед», «Ливерпуля» и «Арсенал»? Как по мне, сама идея «конюшни» в снукере – деградирующая, и приводящая к конфликту интересов.

В декабре 2000 я, наконец, ушел от Дойла. Я не хотел быть вторым. Я уже поднялся на ту ступень своей карьеры, где мне нужно было быть первым. С тех пор я показывал лучшую игру: я выиграл Бенсон-и-Хеджес Айриш Мастерс сразу после ухода, потом чемпионат мира и Премьер-лигу. Все это было очень приятно, особенно то, что в двух финалах я победил Стивена Хендри – Айриш Мастерс и Премьер-лиги. В моих матчах со Стивеном я все чаще одерживал победу, и я этим очень горжусь.

Меня часто спрашивают, какой на самом деле Стивен Хендри? Думаю, иногда он может быть скучным, но он не неприятный человек. Он сосредоточен на своей работе, и просто довольно застенчив и не очень общителен.

Годы назад, когда Стивен только что победил меня в финале Бенсон-и-Хеджес, Йен Дойл стоял рядом с Делом, когда мы шли на послематчевые интервью. Йен сказал: «Для того, чтобы Ронни стал как Стивен, он должен…», но Дел просто оборвал его, не дав закончить. Он сказал: «Ну-ну, Йен. Не надо, чтобы Ронни был как Стивен. Они и сам сумеет».

Но, несмотря на все мои чувства по отношению к Стивену, он для меня, вероятно, величайший снукерист всех времен. Лучшим его делает игра в напряжении. Любой хороший игрок умеет забивать шары, но он забивает их великолепно, когда напряжении действительно велико. Он всегда проявляет лучшую форму в самых стрессовых ситуациях, обычно на Чемпионате мира. И когда вы думаете, что сделали хороший отыгрыш, он забивает красный и набирает сотню. Иногда он выбирает такие удары, что кажутся безумными или самоубийственными, но достаточно часто – слишком часто для нас всех – он забивает. И удары оказываются вовсе не самоубийственными: они просто представляют собой его версию обдуманного риска. В стрессовой ситуации, где большинство игроков сдают, он проявляет свою лучшую игру.

Именно поэтому я считаю, что он бесспорно – лучший.

Перевод: Юлия Луценко
Источник: Ronnie: The Autobiography of Ronnie O’Sullivan with Simon Hattenstone, Orion, 2004